Он быстро обнаружил в изложении событий несколько явных несоответствий: где-то говорилось, что из дома стреляли, где-то говорилось, что нет. Полиция заметила в доме несколько подозреваемых. И тут же — полиция считает, что Бернстайн был один и сам застрелил двоих полицейских. В другой статье рассказывали, что у него был сообщник. Но все газеты единодушно заявляли, что второй набор отпечатков пальцев на его пистолете принадлежит Бобби Стиллман. Тео Ковач считал по-другому. И если верить его жене, это стоило ему жизни.

На дне коробки Франсискас заметил коричневую папку, похожую на ту, в которой обычно складывают материалы дела, и, открыв ее, стал внимательно искать листы с отпечатками пальцев. Отпечатки Бернстайна были на месте, но больше ничего. Ни отпечатков Бобби Стиллман, о которых так кричали самые разные газеты, ни отпечатков того третьего человека, о котором знал лишь Тео Ковач.

Из полицейского протокола следовало, что, как только отряд спецназа окружил дом, преступник по имени Дэвид Бернстайн сразу открыл огонь. И тогда же полиция заметила присутствие в доме еще одного лица.

Разбирая кипу интервью и заявлений, Франсискас думал о Томасе Болдене. Сейчас в связи с убийством Сола Вайса его искало полгорода. Управление полиции факсом разослало в полицейские участки его фотографию, с тем чтобы ее размножили и выдали всем патрульным. Но Франсискаса провести было трудно. Во-первых, запись с камеры была нечеткая. Больше смахивало на несчастный случай. Во-вторых, он не забыл про инцидент, когда того задержанного со свернутой челюстью отпустили из штаб-квартиры нью-йоркской полиции на все четыре стороны. И в-третьих, поражала скорость распространения фотографии Болдена: сейчас в городе ее можно было встретить буквально на каждом шагу. И все это из-за непредумышленного убийства? Тут сильно тянуло политикой или чем-то похуже. В общем, Джону Франсискасу хотелось знать, почему детектив в отставке Франсуа Гилфойл с пристрастием допрашивал Томаса Болдена по поводу Бобби Стиллман, проходившей по делу двадцатипятилетней давности.

Взяв материалы Ковача, он выписал только факты — так, как они ему представлялись.

Бобби Стиллман и Дэвид Бернстайн взорвали «Гардиан Майкросистемс». Когда полицейские пришли арестовывать Бернстайна, их застрелили. Бернстайн забаррикадировался у себя в доме и был убит спецназом, когда через сорок восемь часов дом взяли штурмом. Позже Тео Ковач выяснил, что Бернстайн умер от раны, полученной в результате одиночного выстрела в голову, произведенного с расстояния двух с половиной или трех метров, а не от огня спецназа. И стреляли в него из того же пистолета, из которого были убиты офицеры О'Нилл и Шеперд.

Тео Ковач обнаруживает на пистолете еще один набор отпечатков — предположительно убийцы, — но его напарник, детектив Франсуа Гилфойл, отговаривает его от расследования этой версии. И все-таки Ковач не сдается. Но перед тем как обнародовать свое открытие, он кончает жизнь самоубийством.

Проходит двадцать пять лет, и тот же Гилфойл преследует Томаса Болдена, допрашивает его о Бобби Стиллман и о чем-то под названием «корона».

Франсискас швырнул карандаш на стол: чего-то не хватало. И он знал чего: отпечатков пальцев, которые Ковач обнаружил на пистолете.

Отложив материалы дела, Франсискас просмотрел остальные документы. Вот фотография группы, в которой Ковач учился в академии. Еще несколько снимков его коллег. Детектив внимательно рассматривал фотографии, пытаясь понять, кто на них Гилфойл. «Глаза, которые смотрят прямо в душу», — сказала жена Ковача. Умеет читать по лицу. Карнак Великолепный. Франсискас задержал взгляд на фотографии неприятного человека с мертвенно-бледной кожей и темными невеселыми глазами. Отложив фотографию в сторону, он взял полицейский жетон Ковача. Это был значок, приколотый к кусочку картона, который обычно подкладывали под рубашку. Видать, коп был не промах. У него имелось с полдюжины наградных медалей. Парень явно делал успехи. Одна из застежек выпала, и детектив отложил жетон. Есть такая хитрость, известная каждому полицейскому, как удержать медали на месте: надо пропустить застежку сквозь ткань рубашки и закрепить с обратной стороны кусочком резиновой пробки, которую обычно снимали с разбитых пузырьков. Срабатывало безупречно. Он поднял жетон, чтобы поправить дело, но тот полностью отвалился от картонной основы, к которой был приколот.

— Черт! — пробормотал он, когда жетон и картонка распались.

— Джон, у меня кое-что для тебя есть!

Бросив жетон на стол, Франсискас поспешил в кабинет Вики.

— Ну что там?

— Адрес и телефон Гилфойла. — И она протянула ему листок бумаги. — А ты что, хотел лишний билетик на спектакль?

— Не сегодня, — ответил Франсискас, не сводя с нее глаз. — А теперь кыш отсюда. Еще успеешь. Но если твой бездельник будет плохо себя вести, позвони мне.

— Слушаюсь, папочка, — рассмеялась она, тоже не отводя взгляда.

Франсискас со вздохом опустился за письменный стол. Имя и фамилия. Адрес. Франсуа Гилфойл, 3303, Чейн-Бридж-роуд, Вьенна, штат Вирджиния. Отлично. Он даже не пытается скрыться. Радостно получает каждый месяц пенсию и занимается тем, чем занимается. Неожиданно Франсискас почувствовал, как к горлу подкатил ком, большой, с острыми краями, словно огромный кусок угля. Он снова прочитал имя: Гилфойл. Он не знал этого человека, никогда не встречался с ним и даже не представлял, как он выглядит, и все равно ненавидел его. Этот Гилфойл предал своего напарника. Доказательств не было, но Франсискас знал, что дела обстояли именно так, как знала это и Кэтти Ковач. Тео Ковач пришел к нему со вторыми отпечатками, которых не было на пистолете Дэвида Бернстайна. Отпечатками, которых там и быть не могло. И что сказал ему Гилфойл? Забудь. Дело закрыто. Идем дальше.

Франсискас нахмурился. Это было подло.

Когда ты молод и только начинаешь служить, ты и твой напарник — еще не команда. Вы — неделимое целое. Неделимое! Если у одного есть версия, наводка, да что угодно, ее отрабатывают оба. Один попал в беду — другой выручает. И это касалось не только работы. Личной жизни тоже. Дать совет, деньги, дружески похлопать по спине, когда нужно. Но ты никогда не посылаешь своего напарника куда подальше. Ты не… Он не мог заставить себя произнести «стреляешь в него». Это было слишком. Никого нельзя называть убийцей, если нет улик. Это тоже подло.

Франсискас сложил бумаги Ковача обратно в коробку — сначала статьи, затем дело Бернстайна. Наконец на столе остался только полицейский жетон. Детектив положил его на ладонь. Прошло тридцать лет, а этот символ все еще не потерял для него своего значения.

Взяв прямоугольную картонку, к которой раньше крепился жетон, Франсискас хотел сложить их вместе. Но тут уголок картонки надломился, и из-под него показался острый прозрачный край.

— Что за… — пробормотал Франсискас, поднеся его ближе к глазам.

Достав из стола пинцет, он высвободил сложенный вчетверо квадратный кусочек пленки не больше почтовой марки. Осторожно разогнув пленку, поднес ее к свету. Это была фотография двух четких отпечатков пальцев. Подпись внизу подтверждала, что эти отпечатки со ствола автоматического пистолета «Фаннинг», принадлежавшего Дэвиду Бернстайну, были сняты 29 июля 1980 года.