великаго божиа священства, иночества яко ни во чтоже полагающе, но и умаляюще». Эти еретики, следуя библейским саддукеям, «яко и въскресению (перед Страшным Судом) не надеюще быти мняху» (с. 251). Митрополит узнал какие-то слухи о появлении во Пскове «некоторых новъсмущенных», которые еще не порвали с церковью и делают еще какие-то «приношения», но искажают сущность евангельского учения. Фотий напоминает, что он ранее «пространно писах» о стригольниках, а теперь пишет об этих новосмущенных «ради их познания и обращениа» (с. 253). Исследователи нередко приписывают стригольникам этот отказ от веры в загробный мир и в воскресение мертвых, что являлось бы полным отказом от первоосновы христианства, но в данном случае митрополит четко отделил старые заблуждения стригольников (грамота 1416 г.) от слухов о ныне отпадших от церкви, к которым он слово «стригольники» не применял. Стригольничество, возникшее под этим названием в середине предыдущего столетия, никак не могло быть обозначено Фотием как новообразование, о котором глава русской церкви только «по слышанию слышал». Митрополит не сопоставляет, а четко отделяет одно от другого: там, где он более подробно писал о стригольниках одиннадцать лет тому назад, не было и речи о таком новом антихристианском учении. По поводу же слухов о новых саддукеях, отрицавших бессмертие души, Фотий просит разъяснений псковских священников: «Отпишите ко мне и аз по божественным и священным правилом створю на таковых суд и осуждение».

Ошибочные суждения историков о близости стригольников XV в. к библейским саддукеям основаны на изменении заголовка переписчиками XVI в. Самый ранний список озаглавлен правильно: «Послание Фотея митрополита во Псков». Более поздний список середины XVI в., когда шла острая борьба с еретиками, дает измененное надписание: «А се о стригольницех»[328].

Что же касается движения настоящих стригольников, то здесь со времен Стефана Пермского произошли значительные изменения — стригольники за эти годы начали, как явствует из слов Фотия, широкое строительство своих церквей или часовен. Грамота 1416 г. пестрит упоминаниями о новых, беззаконных алтарях, воздвигнутых конфликтующими с епископом клириками или мирянами:

Аще… кто от прозвитер [священников]… въсхощет же любоначальства ради низринуться и особь въдружит жертвеник и збор [собор богомольцев] творя и службу… [после троекратного предупреждения] да извержен будет! И иже с ним единомысленици аще убо клирици суть — и теи извержени будут [изгнаны] Аще же миряне будут — да отлучены [от церкви] будут!

(с. 244)

Наказание мирянам несравненно строже, чем членам церковного причта, «…понеже мирянин не имееть никаковаго сана священническаго, но пребывает под послушанием церковных правил — овча [овца] сущи словесна, того ради и вышъшему мучению достоин еси» (с. 244).

Такова была на рубеже XIV–XV вв. практика стригольнического движения: поссорившиеся с епископом иереи или любоначальствующие миряне организуют, вопреки воле епископа, самостоятельную церковь и публичное богослужение в ней.

Соревнуясь со стригольниками в начетничестве, митрополит документирует свой суровый запрет ссылками на каноническую литературу. Он цитирует постановления VI Вселенского собора, где резко порицаются те, кто «особь собе службу замышляя, без повеления своего епископа — последнему и лютейшому сих проклятию достойны творим» (с. 245).

Приводится и § 10 правил собора «в Кагарении»: «Иже безумно особь въдружити храм и служити начнет — проклятию предается…» Более подробно это осуждение самовольной постройки храмов и основания церковных общин изложено в другом, более раннем списке, приведенном Н.А. Казаковой полностью[329]:

Аще кто презвитер или диакон, преобидевь своего епископа, отлучит себе от церкве и особь събирает [прихожан] и олтарь поставит и епископу, призывающу его не покорится… тогда того отврещи отнудь [от церкви]… Аще убо некый прозвитер от своего епископа осужен и надмением некыим и гордынею превозношаяся… или иный воздвизати [начнет] олтарь противу церковных веры и чина — таковый без казни [безнаказанно] да не изыдет![330]

(с. 245)

Самовольное строительство церквей очень беспокоило митрополита, тем более, что оно было прямо связано с движением стригольников. Об этом Фотий пишет в самом начале своего послания:

Слышах от писания ваших [псковских] священник, отлучающихся божиа закона и православия, зовомых стригольникех и смутися…

(с. 243)

В отличие от второго послания, посвященного разным темам, где стригольникам отведен только один параграф из 21, в первом послании 1416 г. весь текст посвящен стригольникам. Их основной тезис о греховности духовенства (вплоть до епископов), признающего симонию, отведен поговоркой «Кто пасеть стадо — от млека его не ясть ли?».

Основное внимание митрополита всея Руси обращено на конфликты священников и дьяконов с епископами, завершающиеся разрывом, самовольным отходом их от епархиальной власти и незаконным «водружением храма», созданием «особых жертвенников», независимых церквей, с участием в этих недозволенных делах и мирян. Послание начинается сокрушением митрополита по поводу самовольно отлучающихся стригольников и завершается обращением к псковичам с просьбой воздействовать на «стригольников, ходящих в суете ума своего», вернуть их к православию, «да не сих [стригольников] окаанствия попустит господь бог праведного своего гнева на языки [народы] не знающие его». Фотий от начала и до конца своего послания озабочен только стригольниками, развившими за время от посещения Новгорода Стефаном Пермским до 1416 г. энергичную деятельность по созданию своих, независимых церквей.

Это не должно удивлять нас. Авраамий Смоленский, которому, как мы помним, местное духовенство готовило расправу, подобную той, какая была осуществлена через полтораста лет над псковичем Карпом, одно время был отлучен, изгнан из монастыря, но впоследствии получил от епископа Ризоположенский монастырь («Поручаю, — говорил епископ, — ти и даю пресвятые богородици дом») и стал его игуменом, создав особое направление «аврамистов». Францисканцы на Западе тоже сначала преследовались католической церковью, а в дальнейшем церковь предусмотрительно приютила оппозиционный нищенствующий орден и широко использовала его демократическую направленность.

Ни «аврамисты», ни стригольники не были нищенствующими монахами, но они ставили своей задачей широкую проповедническую деятельность, ознакомление посадских масс с комментирующей литературой и привлекали людей всех рангов принятием у всех исповеди:

«Не точью гражане едини приходяху, но с женами и с детьми, но и от князь и от вельмож, работнии же и свободнии притекааху — вси своя грехы к нему исповедающи»[331].

Полной аналогии с ситуацией, описанной Фотием, здесь, конечно, нет: Авраамий в начале XIII в. действовал с согласия дальновидного епископа Игнатия, а Фотий в том и упрекал стригольников, что они ссорятся с епископатом и наперекор ему «особь», т. е. самовольно, ставят алтари, созидают храмы. Но результат был сходен: и там и здесь оппозиционеры, упрекавшие духовенство и возбуждавшие лютую ненависть игуменов и иереев («аще бы мощно — жива его пожрети!»), в конце концов, овладевали