Морщинки вокруг его припухших глаз углубились, когда Алан улыбнулся. Я улыбнулся в ответ.

Пока мы направлялись к нашим местам в первом ряду, я встретил множество коллег Лайлы, а также ее оппонентов. Здесь были судьи, барристеры, руководители предприятий в костюмах, фермеры в рубашках из хлопчатобумажной ткани и холщовых штанах, активисты-экологи в льняных одеждах, чьи волосы были заплетены в множество косичек. Удивительно, но многие упоминали о том, что Лайла при жизни была той еще стервой, но они все равно будут о ней скучать.

Ведущий предложил мне сесть на свое место. Я увидел несколько знакомых лиц далеко в этой большой толпе. Несколько секунд я молчал, желая удостовериться, что все это мне не мерещится, а затем принялся к ним протискиваться.

Вилли и Эд стояли плечом к плечу, напряженные и неуместные в этом саду. Карл, заложив руки за спину, уставился в землю. Недалеко от них я заметил многих своих подчиненных, а также всех директоров «Тайсон Криэйтив» вместе с супругами.

Сначала я подошел к братьям. Мне было трудно дышать. Я не до конца верил, что они здесь. При этом я ощутил сильнейшее душевное облегчение. После смерти Лайлы мне приходило в голову, что надо бы позвонить им, но я с трудом мог представить наш разговор. Привет, Вилли, Эд и жена Эда, чье имя я не могу вспомнить! Женщина, которую я полюбил, но о которой вам сообщил лишь недавно, умерла. Не хотите увидеться со мной?

– Что вы здесь делаете?

Я всегда считал, что Эд очень на меня похож, разве что габариты у нас различались. Он был пониже меня ростом и поплотнее сложением. Брат обнял меня, как только я это произнес, и крепко прижал к себе, содрогаясь всем телом от переполняющих его чувств.

Когда наши объятия разжались, его место занял Вилли. Этот брат был с меня ростом, его лицо округлилось, что меня удивило. Сколько лет прошло с тех пор, как я виделся с ними в последний раз? Я точно помнил, что они приезжали в Сидней после смерти родителей… но это случилось три… или четыре года назад… А может, прошло уже десять лет?

Эд, откашлявшись, объяснил мне, что к чему:

– Лайла написала по электронке своему старому боссу и попросила нас разыскать. Она не хотела, чтобы ты оставался один.

Я прижал кулак ко рту и кивнул. Должен же я был догадаться, что она возьмет дело в свои руки, раз я ничем не занимаюсь. Лайла всегда поступала по-своему.

– Как дела, Каллум? – спросил Карл.

Я шумно перевел дух и покачал головой.

– Все в порядке… Я… Большое спасибо, что пришел, – хрипло прошептал я, но на большее все равно сейчас не был способен. – Серьезно. Ты даже не представляешь, что для меня значит ваше появление здесь.

Мне нужен был кто-то, кто пришел сюда ради меня, и оказалось, что таких людей тут множество. Господи! Братья даже не были с ней знакомы. Мои коллеги тоже. Они приехали сюда, чтобы меня поддержать. Я оглянулся на первый ряд стульев. На экране показывали сделанное мной слайд-шоу. Множество прекрасных снимков Лайлы, от которых у меня перехватывало дух. Лайла в детстве… Лайла в подростковом возрасте… взрослая Лайла… А вот босоногая хрупкая женщина, которую я полюбил, Лайла последних месяцев ее жизни…

Я снова повернулся к братьям, и в их озабоченных лицах увидел сходство с нашими родителями.

– Пожалуйста, давайте встретимся после похорон. Думаю, нам стоит выпить пива вместе.

* * *

Ведущий продекламировал какие-то нелепые стихотворения, которые отобрала Пета. Потом прозвучало несколько медитативных, задумчивых песен. Одну из них Пета, конечно же, исполняла сама. Голос ее дрожал, но она ни разу не сфальшивила даже тогда, когда по ее лицу катились слезы. Временами мне хотелось наклониться к Лайле и прошептать ей, что ее мать – актриса до мозга костей, даже при таких обстоятельствах. А потом я вспоминал, что Лайла покинула меня навсегда и мои, мягко выражаясь, идиотские комментарии она никогда не услышит.

Поминальную речь, посвященную Лайле, мы в общих чертах разделили между собой таким образом: Пета рассказывала о детстве и юности дочери, Алан говорил о ее работе, мне же выпало рассказать о женщине по имени Лайла. Когда Пета заняла место за пюпитром, то стала на удивление красноречивой и стоически спокойной. Она сжала все чувства в кулак и позволила лишь нескольким уместным в такой ситуации слезинкам скатиться по ее лицу. Если бы Лайла сидела рядом со мной, уверен, она бы осталась недовольной и принялась бы отпускать колкие замечания, требуя больше эмоций. Какой бы искренней ни была речь Петы, ее сырой материал, за подготовкой которого я мог наблюдать в последние дни, был теперь хорошо обработан, доведен и выверен. Пета всего лишь играла роль в написанном ею же мюзикле, посвященном горю.

За ней последовал Алан. Сквозь слезы он принялся перечислять, казалось, бесконечный список тех дел, которыми Лайла занималась за последние несколько лет. В толпе раздался грустный смех, когда Алан упомянул о ее «не совсем победах». Когда же он заговорил о том вкладе, который Лайла внесла в фирму, воцарилась полная шорохов тишина.

– Я не хотел заниматься экологией. Никто из партнеров этого не хотел. Дело в том, что на этом не заработаешь много денег. А еще, когда Сёрша озвучила эту несуразицу, она была одним из наших ведущих специалистов по коммерческому праву и не могла отличить дерево от ящерицы, но у Лайлы был талант добиваться того, чего она хотела… Полагаю, это была лучшая безумная идея, которой я уступил, за всю мою жизнь.

Когда Алан уселся, взгляды всех собравшихся обратились в мою сторону. Расстояние от стула до пюпитра я преодолел с таким трудом, будто бежал марафон.

– Я испытываю противоречивые чувства, рассказывая вам о Лайле. – Я поднял взгляд, сосредоточив внимание на знакомых: на сидящих впереди Линн, Леоне и Нэнси; моих коллегах и братьях позади них. – Я знал ее меньше года. Я не знаю многих сидящих здесь.

Лица передо мной расплылись. Я тяжело сглотнул и уставился на свои записи.

– Но если я что и понимаю, так это то, что наша с Лайлой любовь стала сигнальным огнем нашей жизни. Мы провели мало времени вместе, но наше знакомство возродило мою веру во все, во что стоит верить.

На экране позади меня демонстрировалась одна-единственная фотография: Лайла в саду. Снимок был сделан несколько месяцев назад. В руках она держала овощи. На щеке – пятно грязи. Неизменно босые ноги. Одета она была небрежно. Спутанные в беспорядке волосы, лучезарная улыбка. Я оглянулся на фотографию и – я, тот, который не плакал после смерти родителей, не плакал даже у себя дома, – разрыдался перед несколькими сотнями человек. Но хуже было то, что я не смог успокоиться и не произнес ни одной из множества цветистых фраз, которые заготовил.

Впрочем, это уже особого значения не имело. Выбранной фотографией я сказал все, что хотел.

* * *

Если бы полгода назад мне предложили составить список того, что я считаю наиболее важным в своей жизни, семья не вошла бы даже в первую десятку, но все меняется.