За всё это после развала СССР и даже раньше русская интеллигенция предала Горького самому жестокому осуждению. Ему припоминали и припоминают и позорную «ознакомительную» поездку на Соловки, и организацию коллективной писательской книги о Беломорканале («первый русский писатель, воспевший рабский труд», – справедливо написал Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ»), и то, что не помог Андрею Платонову, не спас Мандельштама, и то, что деньги на содержание его и его семьи шли через бюджет НКВД, и многое другое. Вспомнили что Горького в СССР насаждали, «как картошку при Екатерине», и даже случайную фразу из дневника Толстого: «Горький недоразумение». Цитировались издевательские фразы о Горьком из эмигрантских выступлений Ивана Бунина. Словом, Горький оказался низвергнут с пьедестала и как бы надолго куда-то убран, примерно как его памятник с бесконечно реконструируемой площади Белорусского вокзала.

Но проходят годы, переиздаются его произведения, появляются новые театральные постановки пьес, экранизации, выходят книги о самом Горьком писателей уже нового поколения (например, моя и Дмитрия Быкова), и здравомыслящая гуманитарная интеллигенция неизбежно приходит к осознанию, что не только вычеркнуть Горького из русской литературы невозможно, но что он действительно занимает в ней свое огромное место. И если он «недоразумение», то настолько великое, что разбираться с ним придется еще долго.

Да, с Горьким трудно разобраться. Будучи фигурой «промежуточной» (между концом царства Александра III и утверждением Сталина), он, тем не менее, и самое заметное литературно-общественное явление этого «промежутка» размером в полувековую историю страны и даже всего мира, потому что русская революция была, конечно, главным мировым событием эпохи. При этом Горький оказался единственным человеком той эпохи, который мог «на равных» общаться с людьми с разных и никак не пересекающихся идеологических орбит. Он дружил с Лениным и Розановым, беседовал с Толстым и Сталиным, понимая их язык и находя свои аргументы в споре с каждым. Невозможно представить себе Ленина, мирно гуляющего с Розановым по острову Капри, или Сталина в гостях у Толстого в Ясной Поляне. Между ними бездна, но эта бездна заполняется одной-единственной фигурой по имени Максим Горький. Можно ли представить себе общение Чехова и Гапона? Горький общался с первым и со вторым. Конечно, это было «недоразумение», но в этом «недоразумении» была вся соль эпохи, без фигуры Горького лишающейся связи и превращающейся в хаос, которой она, возможно, и была, но это наша история, из который мы все вышли.

Томас Манн гениально назвал Горького «мостом между Ницше и социализмом». Это до революции. А после революции по Горькому, как по мосту, прошла в советское время та интеллигенция, которая оставалась здесь, сохраняя старые принципы: служить народу, а не себе, быть верным своей профессии, нужной новой России не меньше, чем прежней. Конечно, можно мазохистски помечтать о том, чтобы Горький в СССР не вернулся, советской литературы и науки не поддержал, и у нас окончательно победили бы идеи пролетарской «культурной революции», сродни будущей китайской. Но вот как-то не случилось, и, скажем, на первом съезде советских писателей первую скрипку играли не чистокровные пролетарии, а «попутчики», среди которых действительно выдающиеся литературные таланты: Зощенко, Каверин, Пастернак, Бабель и многие другие. Именно под патронажем Горького развивалась наша академическая наука, та самая, с которой мы бездарно расправились уже в «перестроечные» годы. Вспомним его добрым словом – хотя бы за это. А то, что это был замечательный писатель, и так понятно.

27 марта 2013

Виктор Олегович Пелевин, как его с некоторого времени, пусть и не без иронии, но все-таки уважительной (такое тоже бывает), принято называть, издал свой одиннадцатый роман под названием “Batman Аpоllо”. Как это опять-таки стало принято в последнее время, роман Пелевина получил рекламу и даже несколько рецензий еще до своего выхода в свет. Мне лично звонили из пиар-службы и предлагали прислать текст еще до выхода книги. Я, как обычно, отказался. Знаю я эти «тексты». Пришлют какой-нибудь наиболее вкусный отрывок, а отклик на него будет как бы на весь роман.

Впрочем, в связи с этим я вспомнил весьма остроумное замечание одного моего собрата по перу. Однажды я пожаловался ему, что не могу прочитать до конца ни одной последней книги Пелевина. А писать на них рецензии вроде как бы надо. Писатель-то заметный, на коне не объедешь, а если взялся за гуж литературного обозревателя, то изволь – пиши о Пелевине, хоть хорошо, хоть плохо. А как писать, если больше половины прочитать сил никаких нет?! Халтурка вроде как получается! Нехорошо!

На это мой мудрый брат по литературному вигваму, пустив кольцо дыма, сказал так: «Пелевин (он же Чапаев, он же Петька, он же Омон Ра, он же Рама и даже Кришна) – писатель очень хороший! Но его тексты – как колбаса. Для того чтобы почувствовать вкус колбасы и даже насытиться ею, совсем не обязательно съесть целую палку. Достаточно скушать кусочек».

Читая последний роман Пелевина “Batman Apollo”, я по достоинству оценил эти слова.

Проблема в том, что все романы Пелевина, за исключением, может быть, ранних («Омон Ра», «Чапаев и Пустота», «Generation “П”»), – это не романы. Это тексты. В них почти отсутствует сюжет, что утомительно для чтения. В них почти нет персонажей, с которыми можно было бы как-то соотнести себя, свой человеческий опыт. В них, строго говоря, нет и мыслей, а есть только более или менее точные афоризмы. Причем почти всегда – стебного, глумливого характера. Эта стебная манера говорить о чем бы то ни было, что происходит в обществе, в государстве, да и просто в жизни людей, родилась в советские годы. Когда зарождалось сознание Пелевина.

И этим глумливо-стебным «стильком» его проза пронизана сплошь. Это такой дурной эзопов язык. Впрочем, порой он талантлив. Но едва покопаешься в сути высказывания, понимаешь, что его автор сказал в общем… банальность. Вот, например, мысль Пелевина из его прошлого романа: «Они думают, что у них всё плохо, потому что у власти Рван Контекс. Эх, бедняги вы, бедняги. Совсем наоборот: это Рван Контекс у власти, потому что у вас всё плохо…»

Вроде остроумно сказано. Но на самом деле это уже общее место в истории общественно-политической мысли: «Каждый народ имеет то правительство, которого он достоин».

Да и мысль-то неверная, хотя она принадлежит то ли Карамзину, то ли Монтескье. Если бы нас в 1941–1945 годах завоевал Рван Контекс по имени Адольф Гитлер, то мы «были бы этого достойны»? Или этого была достойна Франция, которой этот Рван Контекс правил с 1940 года до освобождения Франции союзниками? Или Италия, сама, кстати, выбравшая себе Рван Контекса по имени Муссолини, была достойна такого выбора? Да и разве великая Германия была достойна своего, совсем уж родного Контекса?

Спорно всё это. Но в том-то и особенность порой действительно ярких пелевинских афоризмов, что они… как бы ни о чем. Совершенно ясно, что главная тема всех его романов – это власть и свобода. При этом он ненавидит (или презирает) власть, но и со свободой у него возникают такие серьезные проблемы, что любить ее он тоже не может. У него нет проблем в фехтовании с властью (кроме разве той, что власть на эти его выпады не реагирует; такая у нее сейчас стратегия по отношению к смелой политической литературе). Но зато есть серьезные проблемы со свободой. И еще одна важная тема у Пелевина – тема любви. Здесь он, даже и во всей броне своего стеба, бывает зачастую ужасно сентиментален, и, кажется, сам не замечает этого. Например, в последнем романе, чтобы изобразить трепет любви двух юных героев, он укладывает их… в натуральный гробик. На мой взгляд – это омерзительно, кощунственно, хотя я и понимаю, что герои – вампиры. Но трепет любви всё равно остается, значит, это чувство тоже дается Пелевину, а не только его фарсовые фразочки вроде: «Знаешь, что делает тебя королевой? Исключительно объем г…, который ты можешь проглотить с царственной улыбкой». Самое удивительное, что это говорит возлюбленному героиня.