мартовских сражений честно и откровенно указывал на эти возможности правительству через моего адвоката. Несмотря на это, они оставили меня в тюрьме, где в других крыльях живут добровольцы, и министр юстиции Гейне считает возможным с трибуны ландстага рекомендовать меня вниманию патриотов как «преступника мирового масштаба», который всей душой стремился к унижению Германии. Тут уж ничего не поделаешь. Самое опасное, если они меня вышлют. Путь следования лежит через Восточную Пруссию, которая находится в руках армии. Если меня отправят не под прикрытием политически ответственных людей или Красного Креста или нейтралов и если немецкое правительство не возьмет на себя обязательство передать меня прямо в руки русской комиссии, то опасность равновелика как на восточнопрусской территории, так и на «бесхозных» землях между двумя армиями. Я сделаю все, чтобы добиваться необходимого здесь, ты же потребуй у Ленина, чтобы правительство из Москвы по телеграфу выставило те же требования. Все остальное от нас не зависит. Я буду защищать свою жизнь всеми доступными мне средствами […]. Риторика.

С точки зрения юридической дело ерундовое. Следствие, конечно, опрокидывает представления читателей романов о заговорах, единственная реальная улика – это фальшивый паспорт и участие в коммунистической пропаганде, к тому же направленной против [других коммунистических] течений. Если все пойдет нормально, в мае я уже должен быть с вами. А пока что надо ждать. Камера у меня чистая, с воли мне передают еду, книги, я целыми днями занимаюсь, восстановил свой английский. Если заключение затянется, напишу книгу. Для отдыха пишу также воспоминания о юности. […] Очень беспокоит отсутствие известий о состоянии дел. Наши последние известия перепечатываются в здешних газетах очень редко, в остальном же печатается всякая чушь, хотя иногда и проникают верные сообщения. Очень прошу Осинского написать мне краткий, чисто фактический отчет об экономическом положении, отношении партий к правительству (переведи его на немецкий, иначе защитник не сможет мне его принести). Насколько я понимаю ситуацию из прессы Антанты, опасность извне кажется мне ничтожной, главное – это экономическое положение.

Моя жизнь в Германии протекала тихо и уединенно. С Розой и Лео мы с самого начала договорились не обсуждать наши личные дрязги, и я никогда не говорил на эту тему с Розой. Только после ее страшной смерти, накануне моего ареста, Лео пришел ко мне и мы провели вместе четыре часа. Лео предложил мне издавать ее статьи по истории и тактике и ее наследие. Он сказала: мы осиротели, у нас нет Розы, нам нужно сплотиться еще теснее. И мы говорили о самых личных вещах, и я рад, что он понял, что все действительно забыто. А теперь и он мертв. Мы осиротели еще больше. Оба основателя партии погибли. Я просил позаботиться о том, чтобы его тело похоронили особым образом, чтобы мы могли перевезти его в Польшу. Роза должна остаться здесь, на Берлинском кладбище, а его историческая роль принадлежит польскому движению. День, когда я узнал о его смерти, был самым трудным днем в тюрьме. Я постоянно вспоминаю о моих годах ученичества, которые связали меня с ним.

О Беле[400] газеты сообщили, что он убит в Будапеште […]. Я телеграфировал Зигмунду Кунфи[401], он приличный человек, и он ответил, что речь идет о легкой ране и Бела уже поправляется. (Жене – любовь и пр.) Передай приветы Ленину, Бухарину, Оболенскому, Сосновскому, Сокольниковым, шоферу Злобину, если увидишь его. Привет Юрию и Кристи Раковским и Свердлову. Я уже думаю о работе, которой займусь по возвращении.

Твой Карл

Документ № 3

К. Радек. Письмо министру иностранных дел Германии Герману Мюллеру

Написано от руки[402].

1 июля 1919 г.

Господин министр!

Я узнал из газет то, что не посчитало нужным сообщить мне министерство иностранных дел: что советское правительство Украины назначило меня своим дипломатическим представителем в Берлине и что немецкое правительство отказалось вступать в дипломатические отношения с рабоче-крестьянским правительством Украины. В мою задачу не входит выносить суждение по тому поводу, что немецкое правительство, признавшее в качестве украинского правительства Скоропадского, царского генерала, главу юнкерско-капиталистической белогвардейской банды на Украине и помогавшее ему оружием – даже тогда, когда ваш коллега по партии Шейдеман принадлежал к правительству Макса фон Баденского, – отказывается признать правительство украинских народных масс. Эта политика является всего лишь частью политики Германии относительно России, политики, определяемой контрреволюционной ненавистью к рабочей революции и мелкобуржуазной верой в могущество победоносного капитала Антанты, политики, в результате которой Германия, отрезанная от сырьевых источников России, которые могли помочь повысить занятость рабочих в стране, отрезанная от русского народа правительствами, созданными и вооруженными с помощью немецкого оружия, Германия выдана на милость – или немилость – Антанты и вынуждена смотреть на то, как созданные ею с целью блокирования России так называемые «окраинные государства» теперь по указке Антанты блокируют Германию. Близок день, когда немецкий народ сам вынесет уничтожительный приговор этой политике. Узнав о решении немецкого правительства, я пишу к Вам, чтобы обратить Ваше внимание на то, что министерство иностранных дел в ответе на радиотелеграмму украинского правительства совершенно исказило историю моего ареста.

Министерство иностранных дел заявляет, что при рассмотрении моего дела не будут приняты во внимание политические соображения. Но это противоречит фактам. Я был арестован … января на основании приказа об аресте от 16 января, в котором говорилось, что меня подозревают в том, что я во время январских волнений помогал Ледебуру и Ген.[403] при совершении ряда преступлений, как то – нарушение общественного порядка, подрыв закона о взрывных материалах и т. д. Сам этот арест является актом политической борьбы, а не юридическим мероприятием, поскольку – как показало следствие – прокуратура не располагает не только ни одним фактом, но даже не имеет в наличии факта, позволяющего подозревать меня в совершении преступления, на котором оно могло бы основать свой приказ об аресте. Меня было приказано арестовать на основании общих рассуждений, возникших из известного вам мировоззрения прусской прокуратуры, что коммунист, да еще – к тому же! – русский! – не может не участвовать в преступлениях, которые связаны с нарушением общественного порядка, взрывными веществами и тому подобными жуткими делами. Следователь не получил от прокуратуры ничего, что он мог бы расследовать. Поэтому он принялся расследовать найденные у меня документы. Это были статьи и брошюры, частью готовые к печати, из которых, однако, вытекало, что они должны служить распространению принципов коммунизма и поэтому даже, со своей точки зрения, решительно возражали