Как сказал мне впоследствии Стив, я просмотрел весь карт, разинув рот. Ему показалось, будто я ни разу не переменил позу, не шевельнул руками, не двинул ногами, не опустил плеч. По его словам, я словно находился в состоянии, близком к каталепсии. О том, что я еще жив и пребываю в сознании, свидетельствовали только мои глаза, перебегавшие с экрана на справочный указатель, который я держал в руках, и обратно на экран.

Когда все закончилось, Стив склонился над компьютером, щелкнул выключателем и положил ладонь мне на плечо. Карт выполз из компьютера, я смотрел в серую пустоту экрана.

– О господи, – произнес, а вернее, проскулил я. – Что я наделал? Что наделал?

– Эй, брось, – сказал, массируя мне плечи, Стив. – Это уже история. Все это.

– Стив, а что стало с евреями? Еврейское Свободное государство, оно еще существует?

– Послушай, все это происходило много лет назад. Теперь у Америки с Европой довольно приличные отношения. В Европе даже проводят свободные выборы. Ну, более-менее свободные.

– Ты не ответил на мой вопрос. Евреи, что с ними?

– Их больше нет. Во всяком случае, в Европе.

Внезапный громкий стук в дверь заставил Стива отдернуть руки от моих плеч и отпрыгнуть на середину комнаты. Я приподнял брови, и Стив покачал в ответ головой, недоумевая не меньше моего, кто бы, черт возьми, мог заявиться сюда в час ночи.

Стук повторился, на сей раз громче.

– Войдите! – крикнул я.

Вошли двое мужчин. Оба – в клетчатых рубашках с короткими рукавами, которые я уже видел днем, когда сидел со Стивом в «Алхимике и Барристере», а эти двое пререкались за соседним столиком над картами.

– Найдите мне карту этой местности, – попросил Кремер. – Геологическую карту. Новейшую.

Бауэр нацарапал несколько слов на бланке запроса и уложил его в маленькую латунную торпеду. Направляясь к стене, он спросил у Кремера, надолго ли тот собирается задержаться здесь нынче вечером.

Сгорбившийся над микроскопом Кремер ничего не ответил.

Бауэр вставил торпедку в трубу пневматической почты, плотно закрыл заглушку, послушал, как торпедка всасывается в систему трубопроводов и, погромыхивая, уходит по ней на первый этаж, в машинописное бюро. Взглянул на часы: тридцать четыре минуты шестого. Гартман, глава Отдела документации, уверял, будто любой из имеющихся в университете документов доставляется по запросу за пятнадцать минут. Он пообещал купить Бауэру целый литр светлого берлинского пива, если этот срок, которым Гартман так бахвалился, будет превышен хоть на секунду. Что ж, посмотрим, – в такой знойный августовский день большая кружка пива, а может, и стопочка малиновой настойки придутся очень кстати.

– Момент, Руфь, – сказал Бауэр, жестом подзывая лаборантку. – Будьте добры, позвоните моей жене и скажите, что я сегодня вечером опять задержусь допоздна.

Руфь кивнула и с чопорным видом направилась к телефону. Она не любила, когда с ней обращались как с секретаршей.

Бауэр возвратился к своему концу рабочего стола и принялся с неторопливой безнадежностью перебирать бумаги. Кремер, оторвавшись от микроскопа, щелкнул пальцами.

– Ну? Так где же она? – спросил он.

– Карта? Боже милостивый, Иоганн, дайте им время. Вы же попросили меня затребовать ее всего минуту назад.

– Как? Правда? Да, простите. – Кремер улыбнулся ему через стол, словно кающийся школьник. – Все же хорошо бы, они поторопились.

– Обнаружили что-нибудь?

Кремер, закрыв глаза, устало пощипал переносицу.

– Нет. Ничего.

– Уровни цинка и натрия проверили?

– Да, но они ничего не дают. Несколько выше среднего, однако ниже, чем здесь, у нас. Нам нужно искать нечто более серьезное, гораздо более серьезное.

– А что со следами метилоранжа?

– Это наверняка загрязнение. Внесенное, полагаю, врачом, с которого все и началось. Как его звали?

– Шенк. Хорст Шенк.

– Да, верно. Все это полное безумие, Дитрих. Если бы я не видел, как она действует на наших мышей, то решил бы, что нас разыгрывают.

Кремер вздохнул и снова приник к микроскопу.

– Доктор Бауэр? – Руфь протягивала ему телефонную трубку с таким выражением, точно та была заражена сибирской язвой. – Ваша жена просит вас подойти, пожелать мальчику спокойной ночи.

Взяв трубку, Бауэр несколько мгновений любовно и радостно вслушивался в быстрое дыхание сына.

– Акси? – наконец спросил он.

– Папа?

– Ты был сегодня хорошим мальчиком?

– Папа!

– Утром увидимся.

– Молоко.

– Ты сказал «молоко»? Хочешь молока?

– Молоко.

– Молока тебе даст мутти. Ты же понимаешь, по телефону я тебе дать молока не могу. Попроси молока у мутти.

Снова быстрое дыхание, затем долгое безмолвие.

– Акси? Ты здесь?

– Лиса.

– Лиса?

– Лиса, лиса, лиса, лиса.

Бауэр услышал стук брошенной трубки. После еще одной паузы в ухе его зазвучал голос Марты:

– Привет, милый. Мы видели сегодня лису. В парке. Теперь это его любимый зверек.

– А. Тогда понятно.

– По-моему, у него опять разболелось ухо. Он говорит «гадкое ухо» и похлопывает ладошкой по виску.

– Ничего серьезного, уверен. Завтра утром посмотрю.

– Ты до которого часа задержишься? Твоя евреечка-студентка мне ничего не сказала.

– Прости, милая. То, над чем я работаю. Это очень важно. И срочно.

– Я понимаю. Правда. Но ты постарайся вечером поесть, хорошо?

– Конечно. Ты же знаешь, нас здесь очень хорошо обеспечивают.

– Знаю. Любимцы Фюрера.

– До свидания, милая.

Бауэр положил трубку. Руфь неловко стояла посреди лаборатории, старательно вглядываясь в какой-то листок бумаги и всем своим видом показывая, что к разговору она не прислушивалась.

– Думаю, вы можете спокойно отправляться домой, фрейлейн Голдман. До конца дня мы с профессором Кремером вполне обойдемся без вас.

– Но я с большим удовольствием останусь, сударь.

– Нет-нет. Прошу вас. Абсолютно никакой необходимости.

Выходя, Руфь едва не столкнулась с запыхавшимся посыльным из Отдела документации. Взгляд на часы – и Бауэр понял, что этим вечером пиво ему снова придется покупать на собственные деньги.

– Ничего, – с отвращением промолвил Кремер. – Попросту ничего. В топографическом отношении это самая скучная, в геологическом – самая безликая, а в минералогическом – самая заурядная местность на всем белом свете.