Я встал перед ними и окатил трех моих друзей своим пением. Николай откинулся назад и закрыл глаза. Тассо сидел, болтая ногами, которые наполовину не доставали до пола. Ремус, прислонившись к стене, покачивал ногой в такт музыке, и слезы радости стояли у него в глазах.

Наконец наступила та ночь сентября, которую нам предстояло провести у графини Риша. Гуаданьи нарядил меня в красный бархатный камзол с вышитыми на груди золотыми рычащими львами.

— Чем ты озабочен? — спросил меня мой наставник, когда мы громыхали по ночной Вене в его карете. — Тебя не будут просить спеть.

Его лицо было спокойно, одежда изысканна.

— Ничем я не озабочен, — ответил я. И стал крутить пуговицу на своем камзоле. Она оторвалась и осталась у меня в руке.

Он неодобрительно покачал головой:

— Постарайся не быть таким занудой. Охота, mio fratello, это все.

Миновав ворота, мы проехали во внутренний двор, и привратник-великан — тот самый, что менее двух месяцев назад выбросил меня на улицу, пообещав разбить мне рожу, если встретит еще раз, — лично распахнул дверь нашей кареты. Я был так напуган, что ступил мимо подножки кареты и упал. Прямо в его затянутые перчатками руки. Он поймал меня, и наши лица приблизились друг к другу, будто мы были любовниками. Он узнал меня и чуть не задохнулся от потрясения.

— Мой господин, — только и смог сказать он, ставя меня на ноги.

Гуаданьи повел меня во дворец, в сравнении с которым дом Дуфтов казался жилищем пещерного человека. Полы в нем были орехового дерева, стены обиты красным шелком, а дверные рамы и столы изукрашены золотом. Парадная лестница вела на верхние этажи здания. Там я задержался, прислушиваясь к звукам, которые мне очень хотелось услышать, но Гуаданьи потянул меня за рукав дальше.

Я проследовал за ним в бальную залу. И сразу же налетел на него, когда он начал с кем-то раскланиваться. «Болван», — прошипел он сквозь сложенные в улыбку губы, и все сразу повернулись поглазеть на нас. Я улыбнулся и слегка согнулся в талии, как будто у меня заболел живот. Потом он начал свой танец, и женщины хихикали, когда он прикасался губами к их рукам, а мужчины краснели и нервно сглатывали, когда он им подмигивал.

Я начал слоняться по зале, и меня толкали и пихали локтями, как будто я был плывущим по течению бревном. Я старался услышать все. Щелканье мужских каблуков по твердому ореховому полу. Шорканье белых мысков женских туфель по отделанным рюшем кромкам бальных платьев.

— Я не переношу поездок в свое имение, — говорил один князь. — Это так далеко от всего, что воистину имеет какое-то значение в жизни.

— Уголь превращается в пар? — вопрошал другой. — Или пар в уголь?

Я натолкнулся на кружок морщинистых вдов, которые, зафыркав, направили меня к нескольким дамам с чрезмерно накрашенными лицами.

— Я не понимаю, — сказала одна из них. — В деревне у них есть поля, дома, вода, чтобы мыть детей, а они все настырно лезут сюда, чтобы жить здесь.

В небольшом отдалении несколько девиц восхищались свежеиспеченным герцогом.

— Папенька сказали, что титул стоил ему огромных денег, — прошептала одна, а другие облизнули губы. — О, как бы я хотела стать герцогиней!

Я заметил графиню Риша, которая промчалась сквозь толпу, преследуемая жадными взглядами мужчин. Господин с медалями на груди вытянул ей вслед руку и чуть не упал.

— О, графиня, — мямлил он. — Не могли бы вы на минутку…

Я напрягал свой слух, чтобы услышать звуки, которые совпали бы с теми, что хранились в самых драгоценных тайниках моей памяти. И не слышал их. Я даже наткнулся на стену и стоял перед ней как автомат, пока какой-то интриган не взял меня за руку и не отвел к моему хозяину. Он, поблагодарив, улыбнулся и проворчал, чтобы я убирался прочь.

А потом появилась она.

На самом деле первыми увидели ее мои глаза. Они увидели ее волосы, поднятые вверх и уложенные в виде золотой короны. Я взглянул на нее через всю бальную залу, поверх напудренных волос, муслиновых кружев и камзолов, утыканных золотыми медалями, дарованными императрицей. Все это кружилось и вертелось, как прозрачный безжизненный туман. Мои уши напряглись в попытке услышать ее драгоценные звуки, но она безмолвно стояла в группе мужчин на верхней площадке лестницы, на галерее, нависавшей над бальной залой.

Увешанная бриллиантами рука схватила меня за плечо.

— Вы такой бледный, — сказала какая-то женщина, сунув свой клюв мне в лицо. — Вы больны? Сделайте глоток вина.

Я позволил ей поднести бокал вина к моим губам и отпил глоток, но затем, оттолкнувшись от ее руки, сделал несколько неуверенных шагов по направлению к лестнице, как будто шел по рисовым зернам.

Амалия, стоявшая в окружении мужчин, сияла, как горящий уголь среди холодного пепла. Они спорили, размахивали руками, резко кивали, и, несмотря на то что она смотрела куда-то сквозь них, именно к ней были обращены их речи, и именно ее внимания они добивались.

— О, обязательно приезжайте, — говорил ей какой-то толстяк. — Приезжайте на самом деле. Вы обязаны приехать.

А другой кивал, как будто услышал величайшую мудрость, которая когда-либо была изречена. Среди нас появился кто-то живой! — говорили их вытаращенные глаза. Она мило улыбалась, отведя назад плечи, как будто позировала для портрета. Ее белое бальное платье, перевязанное под грудью фиолетовой лентой с бантом, скрывало изгибы ее тела. Это была она, и все же что-то в ней до крайней степени изменилось. Я не мог этого распознать. Говори! — молил я. Позволь мне услышать твой смех!

Я взлетел верх по ступеням лестницы, стараясь не издавать ни звука, как это делал всегда, когда забирался поздними ночами в дома Санкт-Галлена. У нее была такая длинная шея! И эти местечки за ее ушами, где заколотые пряди переходили в струящийся поток светлых волос, — я так любил прижиматься к ним ухом.

Я описал полукруг за ее спиной, и в какое-то мгновение мы оказались всего в нескольких дюймах друг от друга. Я услышал ее дыхание, проникавшее в ее тело через нос, раскрывавшее ее губы и теплым выдохом выходившее у нее изо рта. Я услышал трение мягкого платья по ее коже, когда у нее поднимались и опускались плечи.

Потом она и молодой человек из группы мужчин, окружавших ее, пошли вниз по лестнице. Он положил руку ей на спину, направляя ее. Антон Риша, понял я, и с удивлением обнаружил, что любуюсь его аккуратно подстриженными бровями и белизной зубов. Он оказался именно таким, каким я ожидал и боялся его увидеть: высоким и элегантным. Его громадный лоб и глубоко посаженные глаза украсили бы любого мужчину, и в то же время они придавали ему несколько сонный вид: казалось, будто он только что встал с кровати и уже снова стремится туда попасть. Несколько минут я незаметно следовал за ними, и мои уши вслушивались в каждый их звук. Когда Антон встречался с очередным гостем, он протягивал ему руку с таким видом, будто ему выпала возможность немного передохнуть. Когда с ним заговаривали, он несколько раз медленно кивал, все ближе и ближе склоняясь к говорящему и едва не падая в объятия обратившегося к нему человека. И выпрямлялся только тогда, когда сам готов был заговорить, что он делал очень медленно и выразительно. «Я так много слышал о вас от своей матери. Как мило, что мы наконец-то с вами познакомились», — сказал он офицеру. «Это так очаровательно — все, о чем вы говорите, — было сказано некоему коммерсанту. — Из чего я делаю вывод, что Вена нуждается в таких людях, как вы».