— Пришлось сменить расцветку, — хихикнул он. — Краска нашлась в пожитках англичанина, тот был настоящий шпион, лицедей, ей-богу! Все таскал с собой — передатчик и шмотки для маскарада… даже грим, как у профессиональных актеров! Мне необходимо было остаться неузнанным, к тому же только призрак отпугнул бы чересчур любопытных, вот я и решил вызвать Матиаса из царства теней. Ведь мы походили друг на друга как две капли воды. Никто не догадывался, пока я носил бороду, но я-то об этом помнил.

Ему пришлось прервать свою речь из-за жестокого приступа кашля, заставившего его согнуться пополам. Впервые Жюльен по-настоящему осознал, что перед ним больной, изможденный человек. Он подался вперед, чтобы его поддержать, но не решился, охваченный непонятным страхом. Дыхание Адмирала было свистящим и прерывистым.

— Тебе бы переодеться, — сказал мальчик, переходя на ты, — а то простудишься.

— Как я ждал нашей встречи, — бормотал старик, — пришлось воспользоваться отсутствием твоей матери, чтобы показаться тебе на глаза… Я верил, что ты придешь. Несколько раз я пытался с тобой заговорить, когда ты в лесу проверял капканы, но всегда в последнюю минуту что-то меня останавливало. Теперь — другое дело: я очень ослабел, долго не протяну, у меня есть предчувствие. Скоро и лету конец — моему последнему лету… Как мне хочется, Жюльен, поговорить с тобой, дотронуться до тебя. Дай мне руку, малыш, не бойся…

Руки, покрытые старческими пятнами, со вздувшимися венами, напряглись, изуродованные артритом пальцы задвигались в причудливом танце. Жюльен не отстранился, и Адмирал сжал его запястья. Ладони старика оказались горячими, шершавыми, с наростами мозолей.

— Сынок, — шептал Шарль Леурлан, — мой малыш… Знаешь, как я ждал твоего рождения? Совсем не то, что с Матиасом. Тогда я был слишком молод. Тебя я ждал… только тебя. Лишь в старости понимаешь, как это важно — дать жизнь! Ты и я… Я продолжусь в тебе, в твоих жилах будет струиться моя кровь — прежняя, молодая кровь!

Жюльен захотел высвободиться, но костлявые руки вцепились в него клещами.

— Я как следует подготовился к твоему приезду, — продолжал Адмирал. — Папка с донесениями сыщика лежала в ящике письменного стола, надеюсь, ты их прочел? Тебе необходимо знать о матери правду, чтобы уметь себя защитить. Я выковал для тебя это оружие, чтобы ты мог надавить на нее, если она станет в чем-то тебе противиться. Не пренебрегай им, помни: твоя мать — сущая волчица! Она прекрасна, но тело ее пропитано ядом. Ей таки удалось свести меня с ума… а заодно и Матиаса. Заставила же она нас поплясать, стерва! Я положил папку на самое видное место — в ящик стола у себя в кабинете… и еще письмо, где речь шла о кладе… чтобы тебя предупредить. Ведь я знал, что рано или поздно ты попадешь в дом: нет такой бомбы, будь она хоть весом в полтонны, которая испугала бы Леурланов! Меня не оставляла уверенность, что ты обязательно побываешь на чердаке. Правда, мне пришлось перебраться в хижину садовника, дабы люди поверили, что я потерял рассудок. Да что там говорить, славную комедию я разыграл! Перед всеми этими Горжю, Одонье, немцами и прочими: они не сомневались, что я обезумел! Все шло как нужно: каждый раз, встречаясь с кем-нибудь, я всячески демонстрировал, что мне осточертело жить. Надоело жить — какая нелепость! Да будь это возможно, я дал бы отрубить себе обе ноги, чтобы обменять свое увечье на несколько лет жизни.

Новый приступ кашля заставил его замолчать на несколько секунд.

— Тело отказывает, — заикаясь проговорил старик, как только немного отдышался, — зато в голове — сияние, ты не можешь представить! Сияние это иногда ослепляет меня самого. Твоя мать оказалась шлюхой, но она сумела заставить меня все увидеть в золотом сиянии. С ней обретало иной, лучший вкус все: вино, табак, пища. Презирай меня сколько угодно, считай выжившим из ума мерзавцем, но я уверен, ты все поймешь, когда вырастешь.

— Это она убила Матиаса, — тихим голосом спросил Жюльен, — или все-таки ты?

Адмирал замер. Лицо его, лицо немощного старика, вытянулось от удивления.

— Хочешь, признаюсь? — пролепетал он. — Я и сам-то теперь толком не знаю. Теряю память. Пока голова еще работала, нужно было мне все записывать в блокнот, чтобы в нужный момент воспроизвести то или иное событие, но знаешь, я — и вдруг заниматься писаниной! Потому-то внутри у меня сейчас полная неясность, словно на чердаке, куда через окошко проник утренний туман, понимаешь? Приходится прибегать к образам, потому что трудно все это объяснить такому юному, розовому, как наливное яблочко, существу, как ты. Так кто, говоришь, убил Матиаса? Должен сознаться, что и я задаю себе тот же вопрос. Было время, когда я думал, что это сделала Клер, и обвинял ее. Сейчас меня мучает совесть. Я до того довел ее преследованиями, что она уехала, и это едва не свело меня с ума. Она не хотела меня больше видеть, никогда! Сейчас, в эту минуту, я уверен, что не я причина его смерти, почти уверен, но кто знает, что будет завтра? Что будет завтра? Итак, пока я полагаю, что убийцей могла быть она или произошел несчастный случай. Обычный несчастный случай. Но у меня есть сомнения, вот так. Уж больно все совпало, просто невероятно.

Он замолчал, облизнув потрескавшиеся губы бледным сухим языком.

— Сейчас, когда я вспоминаю, как обрадовался тогда смерти собственного сына, меня переполняет отвращение к себе, — продолжил он, переводя дыхание. — Думаю, я пытался переложить ответственность на Клер, только чтобы победить в себе этот ужас. После мне пришлось пожалеть, что я разыгрывал добродетельного отца, и я понял: в сущности, гибель Матиаса не имела никакого значения, а мне был дан шанс, редкий шанс. Мало кому из людей довелось испытать любовь такой неистовой силы, помни об этом — никогда не стоит упускать такой случай!

— Так, значит, ты точно ни в чем не уверен?

— Нет, — признался Шарль Леурлан. — Но даже если она и убила, не важно — я ей прощаю. У меня было довольно времени, чтобы все осмыслить, и, случись это теперь, я повел бы себя иначе: предложил бы ей свою помощь. И не смотри на меня так! Ведь я начал жить с того момента, когда впервые увидел ее, там, между книжными стеллажами, забитую, жалкую, в скромном сером платьице! Тогда я уже был стариком, но мне показалось, что вот теперь-то все и начинается… что надежды мои наконец сбылись. Остальное — законы, мораль, семейные узы — чепуха, ничего не стоит, понимаешь? Нельзя ни в чем ее обвинять… она зажгла во мне огонь… Я не мог умереть до того, как увижу ее еще раз, и тебя вместе с ней. Тогда у меня родился план. И представь, он осуществился. Дни мои сочтены, но я счастлив. Только ей ни в коем случае ничего не говори, не смей! Пусть это станет нашей тайной. Изредка ты будешь помогать мне взбираться по тропинке на кручу — ноги меня не слушаются. Я затаюсь где-нибудь в лесу, а ты постараешься сделать так, чтобы она вышла в сад, и большего, поверь, мне не нужно.

Он провел рукой по лицу. На серой коже под морщинами открылись глубокие бороздки. Вдруг старик вздрогнул, словно чего-то испугавшись.

— Умоляю, не говори, что ты со мной встречался! — почти в панике выкрикнул он. — Иначе Клер снова попытается сбежать. Живи, как жил, будто ничего не произошло. Иногда приноси немного еды. Лету скоро конец, а долго я не протяну. Постараюсь ничем вас не обеспокоить.