Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теперь предстояло самое главное. Трап висел сантиметрах в семидесяти от стены, и действовать нужно было с холодным рассудком, наверняка. Семенов несколько раз отрепетировал в уме все стадии прыжка – несколько раз потому, что уж очень велика была цена неудачи, – и бросил свое тело вперед. Удачно бросил – попал ногами на нижнюю перекладину и мертвой хваткой вцепился руками в боковые веревочные переплетения трапа.
И тогда поверил, что остался жить.
Люди спали, и, хотя время подъема уже миновало, Семенов решил сначала привести себя в порядок, чтобы не показываться в растерзанном виде и не вызывать ненужные вопросы. Преодолевая тошноту, выпил четверть стакана спирта, сбросив мокрую от пота одежду, вымылся и оделся во все сухое. Хорошо, тепло стало, так бы и улегся сейчас в постель, но нельзя. Посмотрелся в зеркало, причесался, смазал гусиным жиром помороженное лицо и только тогда поднял Пашку – объявлять побудку. И отправился к себе. Когда же ребята уселись за стол в кают-компании, вышел к ним, будто только-только встал. За полдником ребята пошучивали, что Николаич проспал побудку, а Севка Мирошников пожаловался:
– Николаичу что, у него комната отдельная, спи себе вволю. А у нас Петрович так храпел над ухом, что я два часа проворочался.
– Невезучий ты, Севка, – посочувствовал Семенов. – Так любишь поспать, а еще не начальник.
И стал с наслаждением пить горячий кофе.
Да, тогда его спас случай… Нет, не случай, а те несколько мгновений, в течение которых зародилась и сверкнула мысль о лопате. Здесь она тоже должна быть – лопата. Должна!
Семенова забило от волнения, которое охватывало его всегда перед рождением спасительной идеи. Он отключился от всего на свете и напрягся, словно собирая в кулак все силы своего мозга. Ну? Где-то здесь лежит лопата… Где? Где она, черт бы ее побрал?
Молнией сверкнуло: вот она!
Хорошо, теперь все спокойно разложим по полочкам. Разложили. Прикинули, проверили, уточнили.
Семенов вскинул голову.
– Всех прошу подойти поближе… Так. В первом дизеле где трещина?
– В крышке цилиндров, – по-ученически ответил Дугин.
– Во втором?
– Ну, в блок-картере, – подсказал Филатов.
– Значит, в каждом из дизелей имеются вполне пригодные части, так?
– Ну, так, – согласился Дугин. – А что из того, Сергей Николаич? Не собирать же из двух дизелей один, никаких сил не хватит.
– Тем не менее именно так мы и поступим.
– Размонтировать крышку цилиндров? – недоверчиво спросил Филатов. – Ну, скажу я вам…
– Ты что, серьезно, Николаич? – удивился Бармин.
Семенов уловил взгляд Гаранина: в нем были гордость и восхищение.
– Из двух дизелей будем собирать один, – повторил Семенов. – Это не шутка, Саша, это приказ.
Логика
– Приказ – штука серьезная. – Бармин насупился. – Приказ нужно выполнять. И все-таки, Николаич, дай слово.
– Говори.
– Помнишь, как мы начинали здесь первую зимовку?
– Еще бы, Саша.
– Нас пришло сюда вместе с походниками двадцать пять человек. Жили мы в натопленных балках, на работу выходили сменами, по часу. По часу, Николаич! И то далеко не все выдерживали, кое-кого приходилось освобождать. Ничего не преувеличиваю, Андрей Иваныч?
– Ничего, Саша. Ты даже рисуешь, пожалуй, слишком розовую картину.
– На собрании положено сидеть в тепле, – заметил Филатов. – До печенок пробирает. Запустить АПЛ, что ли?
Мощное пламя авиационной подогревальной лампы быстро согрело воздух в небольшом помещении дизельной электростанции. На потолках и на стенах растаял иней, запотели окна. Но дышать стало заметно труднее: и бензин не сгорал полностью, и слишком много кислорода съедало пламя. Пришлось настежь распахнуть дверь.
– Баш на баш. – Дугин махнул рукой. – Антарктиду не натопишь.
– Говори, Саша, – напомнил Семенов.
– Начало первой зимовки не в счет, – продолжал Бармин. – Мы создавали станцию на голом месте, и другого выхода у нас не было. А потом, Николаич, по нашему с тобой предложению было решено так: каждая новая смена, прибыв на Восток, получала неделю на акклиматизацию. Лучше бы, конечно, дней десять, но это уже непозволительная роскошь. И первую неделю на Востоке никто не имел права работать – напрягаться и делать резкие движения, поднимать тяжести. А кто нарушал – харкал кровью и выбывал из строя. Не лакирую действительность, Андрей Иваныч?
– Нет, Саша. – Гаранин невесело усмехнулся. – Теперь ты художник-реалист.
– Дальше. Нам нужно из двух дизелей собрать один: размонтировать крышки цилиндров и открутить две дюжины этих гаек, которые приросли намертво к болтам. Чепуха! Пустяк для пяти здоровых мужиков. Детская игра! Где угодно, но не на Востоке. Мы еще не приступили к работе, а у всех одышка, усиленное сердцебиение, кое у кого сильная головная боль. Это в спокойном состоянии! Веня – взгляните! – уже сейчас похож на утопленника. Брось курить, натяни подшлемник, лопух!
Бармин перевел дух.
– Прости, Николаич, во мне вдруг проснулся врач. Пойми, не успели мы акклиматизироваться, в этом все дело. Сорвемся!
– Ты прав, не успели, – согласился Семенов. – И что же ты предлагаешь, Саша?
– Прошу, требую как врач: отмени свой приказ!
– Что же ты все-таки предлагаешь, Саша? – настойчиво повторил Семенов.
– Не приступать к работе. Нагреть, скажем, медпункт, переждать до утра в спальных мешках. А утром, как прилетит Белов, возвратиться в Мирный, привезти оттуда всех людей, новые дизели и монтировать их общими силами. Не одной, а тремя пятерками!
– Предложение дельное. – Гаранин подошел к двери и прикрыл ее. – В нем есть лишь один недостаток.
– Какой же?
– Оно неосуществимо.
– Почему?
– В Мирном пурга.
В наступившей тишине Бармин тихонько присвистнул.
– Точно?
– Я тебя когда-нибудь обманывал, Саша? – мягко спросил Гаранин.
– Простите, забыл о приемнике…
– Белов летит в пургу, – сказал Семенов. – Если боковой ветер, видимость позволят, то сядет в Мирном. Закроется Мирный – примут австралийцы на Моусоне.
– А на Восток его завернуть нельзя? – подал голос Филатов.
– У нас есть уши, но нет голоса. Для передатчика нужна энергия.
– Выходит, будем загибаться?
– Лично я не собираюсь, Веня, и тебе не советую, – проговорил Гаранин.
– Тогда другой вопрос, – упрямо рубил Филатов. – Ну, дизеля нам подложили свинью, это понятно. Как пишут в газетах, нелепая и досадная