Мне хотелось как-то подбодрить парней, но в голову ничего не приходило. Попробовал написать прощальное письмо Пенни, но в итоге накарябал какие-то банальности. Вот же черт!

Неожиданно рядом раздался голос Степана, запевшего старинную казачью песню:

Степа пел с чувством, истово, казалось, что слова у него льются прямо из сердца. Мне сразу стало жутко тоскливо, но одновременно как-то легче, и я невольно стал ему подпевать.

Меня поддержал Паша Оладьев, а потом к нам присоединился Зеленцов. Песня загремела над изрытыми воронками позициями.

Еще мгновение, и уже пели все оставшиеся на ногах. Даже раненые стали подпевать. Мало кто из личного состава понимал по-русски, но все равно бойцы старательно повторяли незнакомые слова, потому что песня взяла за душу всех без исключения.

Сердце рвала щемящая тоска, но я чувствовал, что с каждым куплетом оживаю. Украдкой скомкал листок с письмом к Пенни и засунул его в карман. В самом деле, расквасился, как баба. Поживем еще; к примеру, осталось неиспользованным родное «авось». А вдруг? Так что в пень хандру. Поем, мать его за ногу, этого черного ворона!

– Спасибо, казаче, потешил душу перед смертушкой… – Когда мы закончили, Арсений Павлович Борисов смахнул слезу с глаз и попросил Степу: – Давай еще.

– А не вопрос. Есть еще такая…

– Герр коммандант! – перебив Степана, ко мне подбежал Фриц Лунц, один из наших минометчиков. – Они уходят…

– Кто уходит? Где? – Я сначала ничего не понял. – Что ты несешь, солдат?

– Томми! Там! – Лунц с ошалелым видом ткнул рукой к нам в тыл.

– Чего?.. – Я поискал глазами свой бинокль и обнаружил его на шее у Зеленцова. – Верни прибор, злыдень. Вот так…

Фрицу не привиделось. Бритты снимались с позиций и явно собирались уходить, правда, не назад, к Гленко, а в обход нас, направляясь в сторону Ледисмита и Дурбана.

Вы знаете, сначала при виде этой картины я даже слегка обиделся. В самом деле: мы тут геройски погибать собрались, а вы, сучьи потроха, лишаете героев такой возможности! Вообще не понимаю, что происходит…

– Стоп! – озаренный неожиданной догадкой, я резко развернулся.

Со стороны Ледисмита, на первый взгляд, ничего не происходило. Мало того, бритты уже закончили готовить позиции для своих монстров. Что за хрень? Или они решили собрать все свои наличные силы в кулак, для того чтобы ударить, с одной стороны? Так это явный идиотизм – одновременная атака с разных направлений всегда предпочтительнее. Я не особо высокого мнения о талантах британских стратегов, но не до такой же степени… Думай, Мишка, думай…

Так… наступление войск Республик должно было начаться сегодня перед рассветом. Сейчас всего половина первого дня. Допустим, наступление началось успешно, но все равно прошло совсем мало времени для того, чтобы оно успело развиться достаточным образом, и бритты стали стягивать все свои наличные силы для обороны Ледисмита. Бред какой-то получается…

К трем часам дня восточная британская группировка полностью соединилась с западной. Не знаю, что там происходило, но совместной атаки так и не последовало, хотя осадные орудия все-таки начали пристрелку. Впрочем, пока весьма неудачную.

Но уже в шестнадцать ноль-ноль эти самые орудия, сделавшие всего по паре выстрелов, совершенно неожиданно стали разбирать и тащить обратно на железнодорожные платформы.

Судя по всему, наступление республиканских войск все-таки развивалось гораздо стремительнее, чем предполагалось. Я напрочь отказывался верить в это: чай, не двадцатый век, моторизированных подразделений пока и в помине нет, но факт оставался фактом.

Мрачное настроение моих бойцов сменилось едва ли не эйфорией. Примерно такой, какую испытывает смертник, перед самой плахой палача получивший помилование. Впрочем, ничего удивительного – едва ли кто-то из нас всерьез рассчитывал дожить до завтрашнего утра. Вон я даже письмо прощальное едва не нацарапал. М-да…

– Уходят-таки, – Зеленцов недоверчиво покрутил головой. – Етить, я уже приготовился, того-этого…

– Не ты один.

– Смотри, Михаил Александрович, – штабс-капитан показал рукой на окутанный паром бронепоезд. – А все-таки, почему не сработала мина? Надо бы глянуть, после того как они уйдут.

– Почему не глянуть, глянем… – благодушно пообещал я, разливая остатки коньяка по кружкам. – Яков, ты раздал спиртовую пайку бойцам?

– Так точно, господин коммандант, – широко улыбнулся медик.

– Молодец. Ну что, помянем усопших?

Оставшиеся в живых взводные и прочий командный состав дружно потянулись к посуде.

– Э-эх! – огорченно вздохнул Оладьев. – Салют бы сейчас. Да такой, чтобы земля зашаталась…

Не знаю, возможно ли такое, но его слова попали прямо боженьке в уши. Земля действительно зашаталась. Грохнуло так, что мы едва устояли на ногах.

– Ты это… – Степа погрозил Павлу кулаком. – Ты того, поосторожней выражайся…

– Вот-вот… – поддакнул Зеленцов, завороженно уставившись на огромное зарево, яростно бушевавшее на том самом месте, где еще секунду назад разводил пары британский бронепоезд.

– Етить твою душу в качель! – кратко и очень емко высказался Борисов.

Родригес, Христич и Яков Бергер молчали, торжественно осеняя себя крестным знамением.

Я креститься не стал, хотя так и подмывало, тяпнул стопку, и тоже высказался:

– Знаешь, Евграфович, мне уже совершенно похрену, почему фугас не взорвался тогда. Главное, что он взорвался вообще. Яков, лепила хренов, тащи еще спиртяшку…

В эту ночь никто из нас не заснул даже на минуту. Вместе с бронепоездом нам досталась бочка медицинского спирта. Так вот, когда рано утром подошли передовые части армии Республик, они нашли нас мертвецки пьяными…

Как оказалось, наступление началось на день раньше. Все прошло, как и задумывалось: британскую армию быстро расчленили на несколько частей, которые затем окружили и разбили вдрызг. Бритты потеряли только убитыми три с половиной тысячи человек. Еще около двадцати тысяч, вместе с генералом Уайтом и всем его штабом, попали в плен. Наши потери при этом оказались выше среднего, только мой батальон потерял треть личного состава, но кампания была уже фактически выиграна.