— Первым делом про Сильвану твою. Клянусь, я даже не знал, что они сделали себе отпечатки с моих снимков. Хочешь верь, хочешь нет. Они, конечно, когда деньги нужны, не очень церемонятся, пользуются любыми методами. И любым сбродом. Но тут они почувствовали, что с Архива им не перепадет. Да и ты позвонила вовремя. Так что, слава Богу, все обошлось.

— Погиб невинный человек — это называется «обошлось»?

— Ах, тот… Любовник ее… Да, бывает, конечно… Ну да что вспоминать. Ты лучше о себе расскажи. Как тебе там, в Архиве? Ты прижилась, интересная работа? Нашла наконец себя?… Нет, ты не поднимай брови, я не зря спрашиваю. Мне многое поручено тебе объяснить. Но я еще не знаю как: коротко объяснять или длинно. Потому и важно понять про тебя.

— Может, просто скажешь, чего от меня хотят на этот раз. А я скажу, по силам мне или нет. Если по силам, я сделаю. Теперь уж понятно, что Илью они не отдадут. Что все разговоры про «три года, а там отпустим» были чистый блеф.

— Нет, ты подожди. К Илье мы тоже еще вернемся в свое время. Но сначала мне важно узнать: ты на работу с легким сердцем ездишь или нет?

— Все лучше, чем одной дома маяться. Люди кругом, разговоры. Отвлекаешься на них… Таборяне, правда, одолели нас в последнее время, сильно на нервы действуют.

— Это кто?

— Беднота всякая, которой место в Архиве не по карману. У них целый дикий город вырос, там уже тысяч двадцать скопилось. Всех цветов, всех наций. Теснота, ссоры начались, драки. Вот-вот эпидемия какая-нибудь вспыхнет, а обвинят нас. Настоящие трущобы. Не лучше, чем в Бразилии или Индии. Едешь утром на работу, а они вдоль обочины на коленях стоят и руки тянут. Иногда детей. И так километр за километром.

— Одна жизнь не задалась — хотят попытать счастья в другой?

— Половина специально в Америку приехала за этим — за билетом в воскресение. Многие — незаконно. Теперь еще какие-то самозваные проповедники среди них развелись. Разжигают страсти, кричат о равенстве. Что, мол, либо всем воскресать, либо никому. Но вообще верят очень сильно. Причем не только христиане. Полно и мусульман, и иудеев, и буддистов.

— А ты?

— Что я?

— Ты сама уверовала? Что-то я не помню, чтобы ты в какую-нибудь церковь ходила.

— Это, знаешь ли, такие тонкие материи…

— Мне не понять? Не дорос, примитивен, неразвит? Но я только хочу знать: в само воскрешение ты веришь? В возможность его с чисто научной точки зрения? Пусть хоть в далеком будущем?

— Если говорить чисто умозрительно…

— Поверь — я не из праздного любопытства. Это все для дела.

— …Умозрительно можно допустить, что наука разовьется и до такого. Если научились восстанавливать облик доисторических зверей по обломку зуба, почему не научиться восстанавливать живой организм по капле крови?

— Сколько шансов на это? Один на сто тысяч?

— Если бы Гиппократа когда-то спросили, какой шанс есть на то, что человеку можно будет врезать искусственный клапан в сердце, он бы и такого не дал.

— А твои исследования? Архив до сих пор использует их?

— Да. В методику сохранения крови ворожба включена.

— Ну и все. Это самое важное. Теперь я вижу, что можно говорить «по короткому варианту».

Он приосанился, выпрямился в кресле, надел очки.

— Слушай внимательно. И верь каждому слову. Это не только послание полковника. Со мной говорили и более крупные чины. Но даже они были необычайно возбуждены. Потому что, похоже, всем этим делом заинтересовались на самом, самом, самом верху.

— Каким делом?

— Архивом. Хранением крови. Проблемой воскрешения. Нет, конечно, без всякой поповщины вашей, без крестов и молитв. Так сказать, в рамках материализма. Ведь там, на самых верхах, все очень-очень немолоды. Я думаю, в этом главная причина. Когда мне будет за семьдесят, наверно, и я загорюсь этой идеей, наверно, и мой скептицизм поутихнет.

Он помолчал, всматриваясь в ее лицо, выжидая реакции, давая время осмыслить и подготовиться к главному. Из соседнего номера долетал мужской голос, взывавший к какому-то Бобби, уговаривавший его не быть дураком, не соглашаться на двадцать процентов, а требовать тридцать пять. Журчание забытого кем-то крана подлаживалось к фотографии весеннего ручья на стене.

Лейда молчала.

— Сама понимаешь, ездить в ваш Архив из Москвы — не очень-то ловко. Во всех смыслах. Проблема будет решаться с размахом. Решено создать специальный научно-исследовательский институт. В кратчайшие сроки. Конечно, самого слова «воскрешение» в названии не будет. НИИРАЖ — Институт регенерации активной жизни. Уже выделены фонды, перестраивается здание под Москвой. Проект объявлен имеющим первостепенную важность. Идет набор сотрудников. И даже известно, кто будет директором по научной части. Доктор. Лейда. Ригель.

Он очень похоже передразнил торжественную интонацию старого конферансье из Таллинской филармонии. Она невольно улыбнулась. Потом до нее дошел смысл сказанного, и она внутренне сжалась, напряглась, как на крутом вираже напрягается, перегибаясь навстречу центробежным силам, пассажир автомобиля. И было такое же чувство холодящей сердце беспомощности, когда не ты выбираешь маршрут, не ты увеличиваешь или сбрасываешь скорость, когда не знаешь ни карты дорог, ни конечного пункта, а держащий руль — упорен, непредсказуем, жесток, силен, насмешлив, неуправляем.

— Ты, конечно, и сама можешь представить, что это значит: институт, создаваемый по прямому распоряжению с самого верха. Вы будете иметь все, что захотите. Лучшего качества, в нужных количествах. Иностранное оборудование? Пожалуйста. Валюта для закупок? Сколько потребуете. Но хранилище, подобное вашему Архиву, нужно будет построить рекордным темпом. Усовершенствование, доводка, разработка новых идей — это все потом. Ибо здоровье некоторых членов высшего руководства весьма неустойчиво. Надо спешить.

Он почтительно кашлянул, приглушил голос.

— Ну и само собой — твое личное положение. Ты будешь пользоваться таким влиянием… Даже страшно за тебя. Не говоря уже о материальных делах. Квартира, машина, дача, сертификаты, обслуживание — полный набор. И конечно, Илью демобилизуют, он сможет жить с тобой. Поступит в любой институт в Москве, захочет — в Университет. Нам надо еще будет обдумать, как быть с Олей и с твоей матерью. Думаешь, они захотят вернуться? Или их придется уговаривать, убеждать?

— Ты даже не спрашиваешь, захочу ли вернуться я сама.

Эмиль посмотрел в окно, прошелся бегающим взглядом по зигзагам пожарных лестниц.

— Думаешь, у тебя есть выбор?

Она молчала, задумчиво разглядывая неподвижные блестки ручья на стене.

— Я имею в виду не только положение Ильи. Ты должна понять. Если они поверили в то, что воскрешение возможно, их не остановить… Они будут добиваться своего с упорством ваших таборян. Только средств в их распоряжении в миллион раз больше. Если ты им нужна — они тебя достанут, получат.