Пока ехали в трамвае и потом еще минут пятнадцать шли пешком, Дитер объяснял ей, насколько современная индустрия по изготовлению имен в изобразительном искусстве отличается от того времени, когда славу художнику, — например импрессионисту, — очень медленно и постепенно составляли коллекционеры, критики, сами художники, пробивающиеся целой группой на выставках… — такое медленное завоевание рынка за счет упорства и жизней самих художников… Сейчас все в руках кураторов, объяснял он, — молодых людей с университетским образованием, которые выучили искусство на студенческой скамье. У них свои концепции развития этого искусства, свои идеи. Они и прогнозируют искусство согласно своим идеям; художников они находят, видя в них сырье, и создают их, как неких исполнителей собственных замыслов…

В этой индустрии есть определенные рычаги, определенные приемы, говорил Дитер, я верю, что вам предстоит многое пройти на этом пути… верю, что ваше имя… в современной индустрии…

— Увы, — сказала она полушутя. — Боюсь, что я — человек доиндустриальной эпохи…

Перед подъездом она остановилась — попрощаться, но Дитер, мягко взяв ее за локоть, улыбнулся и проговорил:

— Ну хорошо, вечером вы меня бросаете. Но на чашку кофе вашего милосердия достаточно?

Вера улыбнулась его симпатичной манере говорить по-русски и сказала, что кофе она варит знаменитый…

В подъезде горел свет, у батареи стояла какая-то женщина. Достаточно было поворота головы, чтобы Вера поняла — кто это…

— О-осподи! — мать отшатнулась к стене… — ну, ш-шала-ва, испугала! Лысая-то, а? Эт чего тебя обрили — тиф у тебя, что ли?

Вера молча смотрела на нее…

— Чего выставилась? Не признала?

— Наоборот, — сказала Вера. — Признала сразу.

— Во-о-от… это хорошо… И не делай вид, что не знаешь меня…

— Дитер… — Вера повернулась к своему провожатому… — вы не могли бы переждать этот важный творческий разговор у меня в квартире? Вот ключ… последний этаж, налево…

Он вгляделся в Катю, неуверенно обернулся к Вере и проговорил:

— Нет. Я бы хотел оставаться.

— Вот-вот, оставайся, — сказала Катя, — ты мне не мешаешь… Я недолго. Я только бы хотела знать — мне что, ни хрена не полагается?

Вера с изумлением уставилась на эту фантасмагорическую женщину, которую не видела несколько лет… Мать располнела, огрузла, волосы красила в цвет воронова крыла, и рысьи светлые ее глаза на фоне черных волос были насыщены пронзительной животной яркостью.

Катя потрясла газетой «Комсомолец Узбекистана», где в идиотской статье местного журналиста о весенней выставке была помещена черно-белая репродукция картины «Илья Иванович гадает!» — и два-три крайне беспомощных абзаца уделено успеху «небезызвестной Веры Щегловой».

— Вот это, говорю… Мне ни хрена не полагается? Ты, значит, картинками будешь торговать, жиреть-наживаться, а я вроде ни к чему отношение не имею?! Мне часть не положена? Я, значит, в тебя тыщи не вкладывала…

Вера расхохоталась. Оборвала смех, вгляделась, наклоняясь, в подъездной темноте, в это возбужденное лицо, и вновь звонко расхохоталась.

— Ты?! — спросила она. — О чем ты? Что ты хочешь?

— Половину! — гордо сказала мать. — По справедливости…

На Веру напал приступ жесточайшего смеха. Это была настоящая истерика. Она хохотала, привалясь к стене подъезда, отирала слезы и опять заливалась неостановимым смехом.

Мать ударила неожиданно и точно: кулаком в лицо. Вера отлетела к батарее, но удержалась на ногах и ринулась на мать.

Они сцепились… Несколько мгновений ошеломленный Дитер видел только мелькание рук, ног, Верину закинутую голову, слышал тяжелое дыхание и подвизгивающий мат той, пожилой, женщины… Наконец он бросился между ними, оттаскивая страшную тетку от Веры, пытаясь схватить и блокировать ее молотящие кулаки… Наконец ему удалось выпихнуть ее из подъезда и захлопнуть дверь. Вера схватила Дитера за руку, и они бегом вознеслись на четвертый этаж.

— Спокойно, спокойно… — приговаривала она нервно, поворачивая ключ в двери… — Кофе не будет хуже ни на йоту, обещаю вам…

В тесной прихожей она включила свет, сказала:

— Проходите в комнату… Это к вопросу о нашем интервью: тут, кроме Советской власти и КГБ, беззащитного художника в собственном подъезде поджидают опасности.

— Какая ужасная женщина! — сказал он, качая головой и все еще тяжело дыша…

— Да уж, не подарок, — согласилась Вера, подходя к зеркалу и ощупывая кровоподтек на скуле. Отдернула руку, поморщилась…

— Вы… с ней знакомы ранее?

— Довольно близко, — сказала она. — Это моя мать.

— О!!! — Дитер какое-то время обескураженно стоял, обдумывая то, что она сказала, наконец осторожно спросил:

— Но… тогда… как получилась… вы, Вера?!

Она обернулась, рассеянно ища на полке флакончик с йодом, который всегда здесь стоял, так как ей часто случалось занозить руку со всеми этими подрамниками и прочими деревяшками. Наконец, нашла… Теперь надо было найти и ватку…

— Когда-нибудь расскажу, как я получилась… Тут не обошлось без святого духа, частенько поддатого…

— Пустите, я! — сказал он, забирая у нее из рук ватку с йодом и осторожно промакивая ссадину на ее лице… — О-о… боюсь, вот это красное под бровью завтра станет э-э-э… зеленяк?…

Она смотрела на себя в зеркало, с горечью думая, что именно сегодня ей так бы хотелось хоть немного ему понравиться…

— А это оригинально, нет?… — спросила она. — Явиться на открытие какой-нибудь выставки: все лицо в кровоподтеках, пластырях и пятнах зеленки. — Это концептуально… И во всяком случае, по теме нашего интервью.

И опять прильнула к зеркалу, изучающе себя рассматривая. Он подошел к ней сзади… Несколько мгновений они смотрели друг на друга в зеркале.

— Вы, конечно, понимаете, Вера, — сказал он, — что я приехал сюда из-за вас…

Она застыла… Смотрела на него, не шевелясь… Он коснулся губами ее бритого затылка, закрыл глаза и тихо произнес:

— Колюк-чая нем-ножь-ко…

30

То, что Лёня исчез, испарился из ее жизни, она обнаружила недели через две…

Несколько раз звонила ему домой, попала на маму, Маргариту Исаевну. Та суховато ответила, что Лёня в командировке в Ленинграде, приедет через неделю. Но через неделю Вера и сама уехала в Москву, на ежегодную выставку в Манеже, и там с месяц привычно толклась по мастерским нескольких знакомых художников, по выставкам, по театрам… Вернулась уставшая, раздраженная, — как это бывало всегда, когда о??а отрывалась от холста, — и с неделю приходила в себя: жадно рисовала, набрасывала эскизы, делала этюды. Готовилась к настоящей работе… Все это время звонил Дитер. Он и в Москву звонил, собирался приехать, увезти ее с выставкой в Кельн, говорил нежности подолгу, бурно, не сдерживаясь, — словом, оказался каким-то нетипичным немцем…