- Поразительно… - пробормотал он, снял очки, протер их и снова водрузил на нос. - У вас удивительная, свежая, оригинальнейшая манера мыслить! Если бы такую голову хотя бы одному из моих аспирантов… цены бы ему не было. Значит, говорите, название магазина в обратную сторону читается - роза? Цветок, выросший из крови богини Венеры! Как поэтично. И в каждом отделе стоит моя книга? Великолепно! А какие там фрески на стенах?

- Египетские писцы, древнегреческие философы и средневековые астрологи-алхимики.

- Пф-ффф-ф… - неопределенно выразился Бальзаминов. - Ну и ну! Вы серьезно? Вот это да! Тогда вы, пожалуй, правы. Дайте-ка мне сей рекламный текст… Тот, кто предан цветку… Боже мой. Конечно же!

Настала очередь ученому говорить, а Еве слушать. Он разглагольствовал долго, увлекаясь и жестикулируя, раскрывая книгу на некоторых страницах и показывая гостье отрывки текста. Она задавала вопросы, когда удавалось вклиниться в его страстную, путаную речь, уточняла интересующие ее детали. Ученый охотно отвечал, строил предположения, усмехался и хмурился, поднимал брови, поправлял очки. Он был горяч, подвижен и многословен, что не соответствовало его внешнему виду сухаря и педанта. Наконец господин Бальзаминов иссяк, выдохся.

- Так я права насчет Ра? - спросила Ева, когда он замолчал.

- Без сомнения! - историк застыл, задумался… хлопнул себя по лбу с возгласом. - О, я кретин, сударыня! Безнадежный склеротик! Ко мне же приходил мужчина, весьма представительный господин, он интересовался «Папирусом Тулли», Ливонским орденом и… дай бог памяти… польско-литовским нашествием, кажется. Вся эта смута, связанная с самозванцами: Лжедмитрии, будь они неладны, народное ополчение Минина и Пожарского, впрочем, ерунда. Он приходил то ли в конце лета… нет, осенью. Простите… кажется, летом все-таки, - смутился ученый. - Знаете, то, что не касается напрямую моей работы, сразу вылетает из головы.

- Тот человек… он был монах?

- Почему монах? - наморщил лоб Бальзаминов. - По-моему, он выглядел как… бизнесмен. Да-да! Респектабельный, состоятельный и неглупый. Я ему порекомендовал литературу, где можно прочитать о «Папирусе Тулли», ответил на некоторые его вопросы.

- Он был знаком с вашей книгой «Египетский крест»?

Историк нервно потер рука об руку. Его занимала мысль о связи древнейших событий с нынешними убийствами. Но воспитание и принципы не позволяли ему прямо спросить об этом у Евы.

- Кажется, книги он не читал, - ответил Бальзаминов. - Ему попалась одна из моих статей в журнале, и он написал мне на электронный почтовый ящик. Примерно как вы, дорогая леди. Потом мы встретились, поговорили. Он разыскивал следы погибшего под Тверью во время Смуты какого-то своего предка… или представителя рода… забыл! Как же его фамилия? Подождите-ка секундочку, я поищу в компьютере.

Ученый защелкал по клавиатуре, издал торжествующий возглас и повернулся к гостье.

- Нашел! Господин Леонард Войтовский… интересовался польским шляхтичем Войцехом Войтовским, погибшим в начале семнадцатого века в России. Я обещал, что если узнаю какие-либо подробности о судьбе погибшего Войтовского, то сообщу по этому адресу.

- Вы же специализируетесь по Египту, - удивилась Ева.

- Господин Войтовский тоже интересовался Египтом, фараоном Тутмосом III и прочими тонкостями истории Древнего мира. Он говорил со мной о последнем Магистре Ливонского ордена, и… мы незаметно перешли к периоду Смутного времени в России.

- Дайте мне адрес! - взмолилась Ева.

- Что вы? Я не могу. Господин Войтовский будет недоволен, и вообще…

- Дайте! - Ева распахнула свои большие глаза и уставилась на Бальзаминова. - Быть может, вы спасете этим жизнь человеку!

Ученый смешался, покрылся краской, но не сумел отказать. Редко его просила о чем-либо такая милая, женственная и… настойчивая дама.

Ева записала электронный адрес Войтовского. Она узнала больше, чем рассчитывала.

- У меня к вам последняя просьба. - Она достала из сумочки блокнот, ручку, набросала короткий текст, вырвала листок и протянула историку. - Что вы об этом думаете?

Рыбное

В мазанке было чадно - плохо прогорали сырые дрова, густо дымила самодельная толстая свеча из воска. Закопченный потолок потрескался, в углах висела паутина. Прямо под черной иконой громоздились сваленные в кучу рыбачьи сети.

- Фитиль паршивый, - пожаловался небритый седой старик. Его красные глаза слезились.

Смирнов закашлялся.

- Я уж думал, ты насмерть замерз, милок, - радостно обнажил желтые от табака зубы хозяин мазанки. - А у тебя шишка на голове! Я когда водку влить пытался, нащупал. Где это тебя угораздило?

- Не помню, - соврал сыщик.

На самом деле он смутно припоминал, как в снегопад и метель пошел на обрывистый берег Волги, как сорвался с кручи, чудом не скатился вниз, застрял на уступе как выбрался наверх, увидел огонек, добрел до мазанки и…

- Я тебя на пороге нашел, - подсказал старик. - Чую, выйти надо… по нужде. Глядь, а у двери лежит ктой-то. Еле втащил! Тяжелый ты.

Всеслав обвел глазами убогое помещение, в единственное грязное подслеповатое окошко пробивался морозный рассвет.

- Светает, - поймал его взгляд старик. - Снег валить перестал. Можно в деревню идти. Сможешь? У меня там дочка с зятем, лошадь у них, сани… или ты автобусом предпочитаешь? Дорогу-то небось замело.

Сыщик не вполне определился, как ему быть.

- Ты, дед, живешь в этой халупе? - с трудом владея языком и губами, спросил сыщик.

- Какой я дед? - обиделся тот. - Мне только шестьдесят пять годков стукнуло. Это я поседел рано, работа у меня была ответственная: печки делать. Печник я! Теперь перешел на художественный промысел, - корзины плету, туеса всякие сооружаю. Чего мне в халупе-то жить? У нас с женой дом в Старице, каменный. А здесь я случайно очутился, - рыбалил маленько, засиделся… в метель попал. Дочкин дом далеко, а мазанка ничейная вот она, рядом, - тут и печка есть, и дровишки, и чайник. Хоть неделю сиди, если жратвы хватит.

Боль в голове Смирнова затаилась: уже не впивалась острыми иглами, не дергала, не вспыхивала огнем, - только ныла исподволь, потихоньку. Тело казалось разбитым, вялым; вставать, идти куда-то не хотелось. От слов бывшего печника проснулись, зашевелились в уме мысли.

- Уж не Хлебин ли твоя фамилия? - спросил он, в очередной раз убеждаясь, как тесен, в сущности, мир и как не бывает в нем случайностей.

- Хлебин, - удивленно протянул дед. - А тебе откуда известно?

- Долго рассказывать. Ладно, попробую встать, размяться: и вправду ехать надо. Твоя жена знает, где ты?

- Знает, но все одно волнуется. Я обещался к ночи быть, а сам застрял тут!