Мы гуськом вскарабкались по крутой скале и пролезли в ущелье. Очи Пламии взирали на нас сквозь ливень. Её время подходило к концу: поднимался Алебастро. Гироскопы кабины работали отменно: Кайнорт был тем ещё водителем, и его гекс чаще катился, чем шагал. Скоро подъём закончился. Мы выбрались на туманное плато, покрытое серыми мхами и сухостоем, сквозь который всюду проступали одинаковые холмики.

– Могильники? – догадалась Маррада. – Смотрите, да ведь это звери лежат.

– Мертвые балантифеи, – в динамике послышался голос Ооинса, проводника. – Не пережили темноту, бедняги. Это последние, больше нигде на Кармине они не водились. А вон и пастух. Лучше его не трогайте…

– Почему?

– Мы обходим стороной горных отшельников. Говорят, они умеют предсказывать, да только ничего хорошего не напророчат, страх один.

Вдали торчали останки хижины. Рядом, покачиваясь, сидел на земле старый карминец. Мне стало интересно:

– Зачем разводили этих зверей?

– У балантифей на гриве росли скарландыши. С их помощью повелевали двуликими вещами и возносили культ богине Скарле.

– Расскажи поподробнее, – попросил Бритц, подключаясь к разговору.

– Я, конечно, не экскурсовод… – заворчал Ооинс. – Двуликие артефакты приписывали богине Скарле. Она была великая фокусница. Помогала древним карминцам прятать ценности на видном месте. Обращать слиток золота в рубанок. Или иметь две полезные вещи в одной. Вилы от аромата скарландышей превращались в грабли, кувшины в печные горшки, а щиты в острые мечи. Но не всякая вещь менялась, только двуликая! Но когда один человек вдыхал аромат, вещь менялась для всех сразу. Даже для тех, чьему носу не досталось ни молекулы!

– Превращались предметы на самом деле, или только так казалось?

– Пока скарландыши не вяли, превращения были самые настоящие.

– Я видела эти цветы на старой картине, – вспомнила я.

– А! Такие художества стали популярны, когда балантифей сильно поубавилось. Скарландыши на картине обычно намекали, что она двуликая. В комнате ставили вазу с сухим букетом скарландышей и любовались превращениями, например, одного портрета в другой. Но от мёртвых цветов это были только иллюзии. И только для того, кто был рядом с вазой.

– И что же, теперь все двуликие артефакты исчезнут? – спросила Маррада.

– Артефакты, конечно, никуда не денутся, – возразил Ооинс. – Но уже не будут превращаться. Есть, правда, одно рискованное средство. Его нашли бродячие факиры.

– Какое?

– Живые скарландыши они заменяли паучьим ядом. Принимали критическую дозу. Только так, находясь на пороге гибели, можно было добиться эффекта, как от свежих цветов. Я сам не раз бывал на этих представлениях. Один факир отравился насмерть, превращая трость в дудочку. И больше я не ходил.

Дальше пришлось туго. Обрывы сменяли ущелья, острые гряды возникали из ниоткуда. Дождь усилился и заливал лобовые экраны. Гироскопы чаще подтормаживали, кабины трясло. Мы будто скакали на горных козлах. В сумерках Кайнорт объявил, что осталось меньше половины пути до Пика Сольпуг, и нужно заночевать. Я вывалилась из гекса без сил. Ёрль бросил в меня термосом с горячим ужином:

– Вставай с камней! Ооинс не велит ложиться близко к стенам ущелья. Это слоистый мрамонт, в сырую погоду он сыплется от любого щелчка.

Мы расположились в центре узкого, продуваемого насквозь перешейка. Темнело в горах мгновенно. Вместе с дождём с неба падал мелкий мусор. Гексы встали рядышком, растопырили лапы и образовали над нами один большой навес. Хотелось присоединиться к Ооинсу и Волкашу, которые прилегли невдалеке по присмотром Нахеля, но место ши ночью было рядом с хозяином.

Ужинали прямо в спальниках. Горячий бульон грел, пока не закончился. После мы все свернулись калачиками и дышали себе на руки. Ни зги не было видно, но я давно выучилась различать эзеров по шагам и шелесту одежды, как летучая мышь. Послышались щелчки термоконтроллеров: Кайнорт раскидывал пледы. Я лежала последней в ряду. Надо мной щелкнуло, но контроллер не свистнул: обогрев не включился. Зашуршало… В темноте на мою спину упало что-то тяжёлое и очень тёплое. Шаги удалились. Аромат кофе и бергамота окутал и согрел. Куртка Бритца.

Ёрль зажег сателлюкс. Я лежала, навостряя уши, и видела, как рой-маршал сел у лапы гекса, кутаясь в мой неисправный плед. Несколько минут они с Ежом молча курили.

– Думаешь, в тайнике двуликий замок? – спросил Ёрль.

– Вероятно. Кажется, пастух был прав: я пожалею, что убил последнюю балантифею.

– Доктор Изи брал веточки из футляра на анализ?

– Он обнаружил вещества, идентичные тем, что содержатся в яде пауков. Наверное, поэтому впервые я заметил двуликую фигурку после ботулатте.

Они опять умолкли. Тепло затягивало в сон, когда слова Бритца, тихие-тихие, плеснули мне в лицо кипятком:

– Я постоянно думаю о Чиджи Лау.

– Том мальчике из бункера? – вспомнил Ёж.

– Да. И об Амайе.

– Я тоже много думал о ней, Кай, и знаешь, что? Может, это чересчур цинично, но Амайе повезло умереть первой и не увидеть тело сына на твоих руках. Не скорбеть о том, как умерла Эмбер, скитаясь в пустыне. Нет ничего страшнее, чем пережить своих детей.

Стекленея под курткой, я не могла совладать с дыханием. Слёзы и боль стиснули грудь. Даже моргать было тяжело.

– Знаю, – ответил Бритц. – Но если я потерплю поражение, значит, Чиджи и Амайя погибли просто так… Они… Они меня раздирают. Кажется, я борюсь уже не ради эзеров, не ради шчеров на Урьюи, а конкретно ради них двоих. Я боюсь, Ёрль, очень боюсь оставить смерть Чиджи Лау бессмысленной.

И снова тишина. Ёрль отвернулся и заснул, а Бритц достал комм. Он долго смотрел на него, не мигая. Потом набрал что-то и…

…у меня под щекой блеснуло.

Теперь я точно знала, с кем переписывалась всё это время. А Кайнорт понятия не имел, да может, и не пытался узнать. Я боялась шевельнуть рукой, чтобы не выдать: сообщение доставлено по адресу в паре метров от отправителя. Это было чудовищно. Всё чудовищно: узнать, что враг и друг – один и тот же человек. Услышать признание, от которого внутри переворачивался целый мир. Принять, что нас раздирала одна и та же боль. Бритц всё не спал, поглядывая на комм. Но потом сдался морозу, укутался в холодный плед по самые глаза и лёг рядом с Ёрлем. Спустя, наверное, ещё целый час я выудила руку из-под щеки.

«мне страшно»

И самое чудовищное, что случилось со мной в ту ночь, – чувство сожаления из-за того, что Кайнорт так и не дождался ответа. Невероятно, сколько раз пришлось слезливым шёпотом провозгласить все его грехи, чтобы избавиться от этого.

* * *

Проснулись мы на рассвете от грохота и криков. Неподалёку от места ночёвки мрамонт осыпался, отсырев за ночь, и лежал грудой высотой с пятиэтажный дом. Вокруг бегал Нахель, скакал по размокшим глыбам и рвался их растаскивать: