Она подняла голову, и Анника из вежливости изучила наполовину зажившую царапину на подбородке.

– Получился жуткий скандал, люди устремились к нам со всех сторон, запись пришлось прервать.

Насколько Анника поняла, девица осталась вполне довольна своим выступлением.

– Когда вы закончили?

– Примерно в половине девятого. Все уехали, кроме меня, – я же не могла отчалить одновременно с анархистками. Да никого и не волновало, что я осталась.

– Все другие гости передачи уехали?

– Кроме поп-звезды. Его группа отвалила, но он положил глаз на Мишель и остался. На втором этаже имелись жратва и алкоголь. Я отлично оттянулась.

– Другие тоже это делали?

– Не все. Парни, занимавшиеся камерами и микрофонами, расположились вместе за одним из длинных столов, они поели, потом убрались оттуда. Только один из них остался – маленький крепышок в клетчатой рубашке. Он сидел и пялился в телевизор во флигеле, жутко злился, когда эти люди ссорились возле него, из-за них он не слышал, что говорили в идиотской программе, которую он смотрел…

– Ты видела Мишель Карлссон?

– Само собой. Она тоже находилась там, но не жрала ничего, только пила. И была ужасно расстроена и раздражена, ссорилась со всеми.

– С кем?

– Сначала с одной из девиц, работавших в программе, Анной, они ругались по поводу денег, того, кто должен получать самую высокую зарплату. Правильно ли зарабатывать кучу денег на бирже, и все из-за подобной чепухи. В конечном счете девица чертовски разозлилась, обозвала Мишель скупердяйкой, и в какой-то момент я даже подумала, что они сцепятся.

Нацистка замолчала, крутила прядь волос с отсутствующим видом. В тишине воспоминания о той злосчастной ночи снова нахлынули на нее, вытеснили из головы все прочее.

– Потом там была еще репортерша, старуха, она нализалась уже во время записи и назвала Мишель фифой. Я видела, как Мишель подошла к ней и тоже шипела на нее.

Ханна Перссон встала, сделала несколько шагов от матраса, стояла, ссутулившись, и смотрела вперед исподлобья.

– «Ты жирная спившаяся баба, живущая исключительно за счет своей высокородной семейки». Так Мишель сказала. – Ханна выпрямила спину. – Тетка просто взбесилась, швырнула бутылку с вином в голову Мишель, та пролетела буквально в сантиметре от нее. Потом она всосала три коктейля подряд и заснула на диване.

– А что сделала Мишель? – спросила Анника, которую целиком и полностью захватил рассказ нацистки, она, казалось, видела столовую перед собой.

– Удалилась, и поп-звезда последовал за ней. Они пошли в общую комнату во флигеле, где все жили, занимались петтингом там на диване. Потом остальные подтянулись туда за ними, и дядечка пришел и включил телевизор. Мишель и поп-звезда отвалили. Старик ужасно помрачнел и принялся ныть, пока не достал остальных, мы вернулись во дворец.

– Когда ты показала револьвер?

Девица робко посмотрела на Аннику, колеблясь.

– Тогда, конечно, – сказала она. – Я принесла его из машины и дала им потрогать. Все заинтересовались. Я попыталась немного рассказать о патриотизме, но меня никто не слушал. Потом персонал пожелал закрыть и запереть дворец, и мы перебрались в старую Конюшню.

– Кто конкретно?

Ханна Перссон пожала плечами:

– Не знаю, и девицы, и парни, человек шесть или восемь, пожалуй. Все вдрызг пьяные. Мишель Карлссон надралась больше всех, она постоянно орала, громко смеялась, плакала несколько раз. Одна девица отругала ее там. Та, которая, судя по фамилии, из благородных, кричала, что Мишель чертовски беспокоится за свою популярность и абсолютно бесчувственна по отношению к другим – прямо так и сказала.

Анника увидела зал Конюшни как наяву, Мариану и Мишель, пьяных и уставших.

– «Я была здесь до тебя, – произнесла Ханна, пребывая в образе Марианы фон Берлиц. – Ты постоянно допускаешь грубые ошибки из-за своей некомпетентности и все равно требуешь массу уважения к себе. Единственное, что у тебя хорошо получается, – так это ставить условия и добиваться своего. Но, собственно, ты ничего собой не представляешь, просто пустая оболочка. Это мы наполняем тебя смыслом и содержанием, а ты используешь нас в своих целях».

– Что ответила Мишель?

– Что девица понятия не имеет, как все обстоит на самом деле, что она никогда не поймет, насколько трудно ей приходится, под каким прессом она живет. Девица возразила, и в конечном итоге Мишель заорала, что остальные просто завистливые болтуны, которые могут пойти и трахнуть сами себя.

Нацистка ухмыльнулась едва заметно.

– Как отреагировали остальные в компании?

– Другая девица, Анна, согласилась с первой.

Ханна попыталась повторить выражение лица Анны Снахане:

– «Я учила тебя в «Женском диване», но после того как ты стала ведущей программы, я не существую для тебя. Ты высосала из меня все и отшвырнула прочь. Этого я не могу простить».

– И никто не защищал Мишель?

– Блондинка из «Нарушенных обещаний», как там ее зовут?..

– Бэмби Розенберг.

– Именно. Ты смотришь этот сериал?

Анника покачала головой.

– А я раньше смотрела, но здесь у меня нет телевизора. По-моему, Бэмби очень хорошая актриса.

«И арийка», – подумала Анника, но ничего не сказала. – Бэмби защищала ее перед остальными, но потом она сидела и плакала.

Ханна Перссон снова опустилась на матрас, наклонилась вперед, думала о чем-то, Анника ждала, смотрела, как тени играли у нее в глазах.

– Я думаю, Бэмби заняла что-то у Мишель, – предположила нацистка, – деньги или что-то ценное. Бэмби ныла: «Я никогда не смогу расплатиться». «Ты ведь можешь продать», – предложила Мишель. Они поругались из-за этого, орали друг на друга: «жадная ведьма» и все такое. В конце концов Бэмби убежала. – Нацистка приосанилась. – И парень с седоватыми волосами. Он защищал Мишель, но уже позднее, когда она исчезла и они собирались отправиться на ее поиски…

– Когда она исчезла?

– После того как этот псих разгромил обеденный зал. Все жутко возмутились, сидели маленькими группами и болтали всякую чушь, и пили, пили… Как патриоты почти…

– У кого находился пистолет? – спросила Анника.

Девица кусала нижнюю губу, размышляя.

– Я видела его перед Конюшней, – ответила она. – Он был у менеджера.

Анника почувствовала, как у нее волосы на затылке встали дыбом, постаралась взять себя в руки, говорить спокойно.

– Когда и что он с ним делал?

– Он стоял под дождем у окна в обеденный зал и смотрел внутрь.

– А пистолет?

Нацистка снисходительно приподняла брови: