— Элейн постоянно о тебе спрашивает, ― сказал Пол, когда мы вышли из машины, ― и каждый день ждет твоего звонка.

— Ты даже не представляешь, как сильно мне хочется услышать её голос. Но каждый раз, когда руки тянутся набрать её номер, я останавливаюсь, потому что вспоминаю, что ублюдок следит.

— Я сказал ей, что ты пробудешь какое―то время в Нью―Йорке. Пока не решишь некоторые дела.

— Именно так она и должна думать.

— Головой, возможно, так и думает, ― усмехнулся Пол, ― но сердцем и интуицией уже пакует вещи. Я не могу удержать твою сестру. Не тот у неё характер.

— Придумай что―нибудь.

— Что? Запереть её?

— Да, если потребуется, запри. Но никуда не выпускай.

— Сначала она не выходила, потому что заботилась обо мне. Затем мне пришлось соврать, что на улицах беспорядки, а затем, что врач настоятельно рекомендовал ей отдых. Только она не глупая. И всё чаще задает вопросы, ответов на которые у меня нет.

— Заставь её поверить во что угодно, только не дай докопаться до правды. ― вновь повторил то, что Пол и без того знал. ― И оберегай ото всего, слышишь? Каждую минуту. Личная охрана всегда будет рядом с вами, но всецело её жизнь я доверяю только тебе.

— Я знаю.

Ощутил внезапное тянущее чувство внутри, а затем ― до боли родной и знакомый запах. Её запах. Подняв голову, остановился, чувствуя, как ноги намертво приросли к земле. Это не мог быть мираж. Не мог быть сон. Я отлично умел отличать реальный мир от выдуманного, но этот момент был так прекрасен и одновременно так мучителен, что я не знал, в каком из них в этот момент хотел бы оказаться.

Эбби так же внимательно смотрела мне в глаза, не смея нарушать тишины. Она стояла посреди аллеи, её руки сминали ручки небольшой сумки, а грудь высоко вздымалась, выдавая бешеный ритм сердца ― она нервничала, этого не заметил бы лишь человек безнадежно лишенный сразу всех органов чувств.

— Привет.

От её голоса всё внутри мгновенно затрепетало, подпрыгнуло и опустилось ― ощущения, о существовании которых ранее я даже и не подозревал. Видит Бог, как сильно мне хотелось подойти к ней, прижать к своей груди, запустить пальцы в её волосы и вдохнуть их дурманящий запах.

Я очень хотел рассказать ей правду, объяснить, почему так поступил, хотя и знал, что даже самых убедительных в мире слов всё равно будет недостаточно.

Я мог бы попытаться. Мог бы попробовать. Но вместо этого лишь сильнее стиснул зубы и отвел в сторону глаза.

— Дарен…

Эбби сделала шаг, и я интуитивно отступил; взгляд стал стеклянным, отстраненным и холодным. Пускай это и была всего лишь маска, пускай она душила ― так было нужно.

— Сегодня объявляли штормовое предупреждение. ― произнес, не поднимая глаз. ― Тебе лучше поехать домой.

Развернулся, собираясь уйти, но остановился, когда Эбби сжала моё запястье.

— Я никуда не поеду, пока мы не поговорим.

Её пальцы были ледяными, но от них невыносимо жгло кожу.

Вымученно прикрыв глаза, с силой стиснул зубы, лишь бы только не закричать от мучительной боли, разрастающейся с каждым новым ударом сердца.

Сильный порыв ветра заставил резко отрезветь.

— Отвези её домой, ― обратился к Полу.

— Я никуда не поеду, ― вновь повторила Эбби.

— Пол, ― уже грубее велел, вынудив друга сделать шаг.

— Даже не думай, ― остановила его она, выставив ладонь вперед.

Её взгляд был всё так же прикован ко мне, и интонация, с которой она произнесла свои слова, вынудила поднять глаза. Наши взгляды встретились, и я окунулся в их непроглядную бездну, замечая, как потерянная, раненая кошка превратилась в решительную и сильную тигрицу.

Вновь до боли захотелось её обнять, но я знал, что эта слабость может стоить Эбби жизни.

— Езжай домой, ― тихо повторил, пытаясь придать своему голосу максимальную отстраненность, ― сейчас не стоит ворошить прошлое.

— А когда стоит? ― она качнула головой и слабо усмехнулась. ― Через год? Когда тебе наскучит твоя весьма насыщенная жизнь и ты захочешь вновь войти в нашу?

— Я сказал, что больше не потревожу вас, ― спокойно ответил, хотя внутри всё полыхало и трескалось ― рушилось, как горящий дом. ― И я во что бы то ни стало сдержу своё слово.

— Слово… ― она улыбнулась шире ― от боли и безысходности ― улыбнулась… но я видел, как сильно ей хотелось плакать. ― Одно ты уже не сдержал. Когда обещал, что больше нас не оставишь.

— Я говорил, мне пришлось.

— Да, ― кивнула Эбби, поежившись от усиливающегося ветра, ― потому что ничего не получается. Я помню. Только… ― прикрыла глаза, а затем медленно выдохнула, ― …это не причина. Не та причина.

Первые капли дождя упали на её лицо, но Эбби так и осталась стоять. Закрыв глаза ― наверное, пытаясь приглушить эмоции ― она обнимала себя руками.

— Ты хочешь увидеть причину, которой нет?

Уголки её губ снова чуть приподнялись.

— Я хочу увидеть причину, которая поможет мне понять. Понять, почему человек, забравший всю боль и печаль моей семьи, спустя время возвратил всё это в троекратном размере. Понять, как, клявшись всегда держать мою руку, смог просто взять её и отпустить. Понять… ― голос Эбби сорвался, но она продолжала, ― …почему, войдя в нашу жизнь… позволив к себе привязаться… просто ушел. Понять, как ты, ― она выделила последнее слово, ― положив свою жизнь на плаху… положив её за меня… сумел так легко оставить… сумел предать…

Она вздрогнула от мощного раската и, вспомнив, как панически Эбби боится грома, сам того не осознавая, притянул её к себе. Уткнувшись носом в мою футболку, она вцепилась в ткань холодными пальцами, и дрожь пускай и немного, но отступила.

В эту же секунду на нас обрушился ливень.

От её близости сердце забилось сильнее, пульс участился, а руки неосознанно прижали хрупкое тело крепче. Защитить эту женщину от опасности, забрать все её страхи и тревоги, стало моим первым и самым важным инстинктом. Забота о ней была так же жизненно необходима, как воздух и вода. И, повинуясь чему―то непреодолимому, я окутывал её своими объятиями всё сильнее. Не чувствуя холода проливного дождя, не ощущая мощи ветра, не слыша предупреждений новых раскатов. Я улавливал только ритм её дыхания, сливался с ним воедино; и это чувство, как и прежде, лишало рассудка.

Лишь тихий всхлип, который не мог быть иллюзией, заставил очнуться. Теперь я осознавал, что мы стояли под ледяным