Великий магистр склонил голову:

— Так, значит, это правда.

— Я не стал бы тревожить вас под ложным предлогом, сир.

— Гибель его была достойной?

— Достойной чести ордена и вашего благородного имени, сир.

— Тогда нет причин для скорби и стенаний.

— Для скорби всегда есть причина, сир. Я любил его как брата.

— Я — как сына. Он благословлен пред очами Божьими и отправляется в иной и лучший мир.

— Солдатское ремесло — мое призвание, сир. Но Анри всегда привлекали более мирные и добрые занятия. Он не заслужил гибели.

Ла Валетт воздел взор к потолку, где висели захваченные турецкие знамена.

— Взгляни, что мы добыли у нечестивых.

— Вспомните, скольких они отняли у нас.

— Это была героическая гибель достойнейшего из рыцарей. Мой племянник не пожелал бы иной для себя.

— Оставшиеся не пожелали бы для него иной.

— Вы сделали все, чтобы уберечь его, месье Гарди. Вы доблестно сражались в Сент-Эльмо, принесли избавление Биргу, помогли спасти Мдину, предупредили меня об отравителе. Я бесконечно вам признателен.

— Ваша светлость!..

Гарди низко поклонился великому магистру.

Оба стояли над телом Анри, почтенный старец и молодой человек, отдавая последние почести павшему, размышляя о собственной бренности. Познавшие ужасы войны не нуждались в словах, меж ними протянулась незримая нить понимания и сдерживаемой скорби.

— Вы и слезы не пролили, сир.

— Я не вправе оплакивать Анри более остальных, кто пал ради нас. Все они — сыновья света, все овеянные славой мученики, принесшие себя в жертву.

— Если удастся прорваться, нас ждут еще большие жертвы.

— Разве это жертвы, месье Гарди? Островок, клочок выжженной солнцем земли, несколько тысяч живущих на нем, сотворенных из плоти и крови? И каковы будут плоды нашей победы? Мы в одиночку встали на пути у Сатаны и губительного царства его приспешников. Мы вернули христианству честь и достоинство, силу низвергнуть язычников в бездну.

— В память об Анри я готов так же поступить и с осадной башней язычников.

— Подумать только, бродячий авантюрист, выброшенный на берег, стал нашим лучшим воином… Я верю в вас, месье Гарди.

— Я притащу этого монстра к бастиону.

Помощники англичанина поработали на славу. Наверху враг продолжал свой исход из ворот осадной башни. Выбравшись наружу, часть сарацин тотчас подавалась назад под натиском защитников, другие прорывались и вступали в схватку с христианами. Но у подножия Кастильского бастиона, скрывшись внутри стен, подручные Кристиана трудились, истекая потом. Еще один рычаг удалось передвинуть. Камень подался.

— Кристиан, мы вот-вот выберемся.

— Готовьте пушку, заряжайте картечью.

Это был его излюбленный способ сражаться: с максимальной выгодой применить против врага примитивнейший прием. Подход настоящего пирата. Пара поворотов лебедки, канат натягивается как струна, и последняя глыба известняка вываливается.

— Выкатить орудие! Огонь!

Гарди заставил турок припасть к земле. Пушка злобно грянула в образовавшийся узкий пролом. Откатившееся орудие перезарядили, подтянули к бойнице и выстрелили. Дым и пламя заполнили помещение. Не обращая внимания ни на что вокруг, Гарди вместе со своими людьми неустанно трудился. Они не расслышали, как металл пробил стенку осадного орудия, не увидели огромной дыры, не услышали диких воплей имамов, янычар, дервишей, когда башня покачнулась. Еще выстрел, еще взрыв, с хрустом переламываются балки, не выдерживают и валятся подпорные бревна. Остальное довершило земное притяжение. Перекосившись, огромная осадная башня осела и со страшным грохотом рухнула.

— Прикончим зверя.

Отряд Гарди последовал его команде — зарядив пушку крупной картечью, они пальнули прямо в черное месиво дымящихся обломков, под которыми навеки были погребены остатки османского войска.

В Монастырской церкви великий магистр продолжал нести бессменную вахту у тела погибшего племянника. На лице молодого человека застыло выражение умиротворенности, он был далек от ужасов войны, бушевавшей за стеной. Всюду сражались не на жизнь, а на смерть. От осады невозможно было скрыться, она подчиняла себе все — чувства, мысли, поступки. Близился рассвет. И с его приходом вновь придется атаковать, вновь балансировать на краю гибели. Ла Валетт шевельнулся. Боль пронзила тело, казалось, она ударила изнутри. Плоть горела огнем. Вцепившись в живот, магистр попытался вскрикнуть. Но не сумел. И пажи не примчались на помощь. Он стал захлебываться густой темной кровью, хлынувшей горлом на ложе.

Наступил конец августа, и влажный ветер трамонтана принес дожди. С небес хлынула вода, не пощадив ни турок, ни христиан; она запруживала траншеи, просачивалась сквозь крыши и полотно шатров, окутывала все вокруг промозглым покрывалом. Бои замерли. По-иному и быть не могло — сырое марево обратило порох в сырую кашицу, а передвигаться по скользким от влаги камням стало невозможно. Защитники прижимались друг к другу и молились, взывая к разбухшим небесам и ожидая ответа. И так проходил час за часом, день за днем. В воздухе все острее чувствовался запах смерти и разложения. Казалось, ордену святого Иоанна осталось недолго. Для Мустафы-паши настал благоприятный момент.

Едва ливень ударил с новой силой, штурмовые отряды османов двинулись в наступление. Не будет ни грохота вражеских пушек, ни мушкетных залпов, когда османы, преодолев усыпанный обломками ров, начнут карабкаться на крепостной вал. Возобладают ятаганы. В рукопашных схватках все решит число. Оставшиеся несколько сотен христиан обречены, их, промокших насквозь и безоружных лучников, порежут на ремни, а рыцарей в поржавевших доспехах начнут рвать на части. Турки рвались к победе.

Предвкушавшие триумф османы недооценили противника. Мусульмане не догадывались, что Ла Валетт предвидел нечто подобное и за несколько месяцев до вторжения приказал привести в порядок все до единого арбалеты арсенала. Теперь они вошли в бой. Зазубренная, крючковатая сталь беззвучными волнами обрушивалась на ряды атаковавших османов, разя сначала командиров, а затем солдат, падавших вперед или валившихся назад в оглушительном реве множества глоток. Болты без труда прошивали шелк и тонкую броню. Наконечники обрабатывались особым образом и предусмотрительно смазывались пометом, свиным салом или трупной гнилью, убивая и раня османов, сея в их рядах страшные хвори. Пусть теперь язычники поглумятся, пусть их врачеватели познают нехватку лекарств. Неудивительно, что турки дрогнули и бросились отступать.

— Сто дней мы просидели на этом проклятом острове.

Мустафа-паша задумчиво смотрел из-под полога шатра на струи дождя. На душе у него было пасмурно, точь-в-точь как снаружи, а уныние уподобилось свинцово-серым каплям, изливавшимся на Марсу. Надежда угасала. Позади на тахте сидел адмирал Пиали, соперник, связанный с ним волей случая и готовый бежать при первой возможности.