Матата слушал молча, хмурился, двигал челюстями, а в конце сделал резюме.

— Ну и пидор, — выдержал паузу, посмотрел на Андрона. — Да я не о тебе. — Еще помолчал, едко фыркнул. — А то что ты в легавых ходил, так это мне известно. Не высшая математика. Ну ходил и ходил, тебя ведь не в воры короновать… А вот простому народу это знать не обязательно. Будет шум, кипеж, вселенский фаршмак. Плохо, что новый кум в это дело не въезжает. Он ведь не на тебя бочку катит — на меня. Вобщем ладно, все базары впереди.

В тот же день ближе к вечеру он высвистал Андрона, глянул коротко из-под рыжих ресниц:

— Двинули, тебя Жид видеть хочет.

А надо сказать, что зона, куда попал Андрона, была не только воровской, но еще и еврейской, заправлял ей вор с погонялой Жид. Да что там зоной. Кортавое слово его было в почете от Кольского до Камчатки, от одного его имени бледнели опера, седели режимники и замолкали собаки. Как много в этом слове… В натуре Жид, а в миру Абрам Рувимович Рабинович. Это была настоящая, не умирающая очень долго легенда уголовного мира. А вообще-то начинал Абрам Рувимович еще при царе, политическим и чрезвычайно любил вспоминать, как они с Феликсом в ссылке поймали в капкан медвежонка. Тот был очень умным, понятливым и бурым. Феликс и Абрам научили его служить, танцевать и удить рыбу. Бывало, Дзержинский говорил: «Мишка, лови рыбку!» Медвежонок раз, бултых в воду, и через минуту с плотвичкой. А потом и Абрам Рувимович говорил: «А ну-ка, Мишка, давай фиш!» Медвежонок — раз, два, три — и возвращается с карпом в зубах, с судаками в когтях и щуками под мышками. И ну давай кланять и плясать «семь сорок»… А потом судьба развела Абрама и Феликса — первого кинули в Туруханку, а второго во Владимирский централ. Чтобы оставить память о мишке, Дзержинский его забил, снял шкуру и лично выделал по секретному рецепту верхоянских чукчей. Она отлично согревала его ночами в тюрмах, ссылках и острогах. А вот Абрам Рувимович шкуру ни с кого не драл и жутко мерз под серым казенным одеялом. А потому холодными ночами он не спал, думу думал и скоро понял, что от политики до уголовщины всего лишь только один шаг. Пойдешь налево — все равно попадешь направо. И понесло его, понесло, понесло. Теперь вот исполин, аксакал параши, живая сказка крыток и лагерей. Жид. В последнее время с почетной приставкой Вечный. Действительно, столько не живут. Сколько ему было лет на самом деле, никто не знал, да и сам Абрам Рувимович уже не помнил. А для поддержания сил и нахождения в форме он с маниакальной точностью вел здоровый образ жизни — занимался спортом, питался по Бреггу, употреблял жень-шень, пантакрин и причие природные стимуляторы. Да и в Сибирь на зону он присел лишь потому, что эскулапы посоветовали ему смену обстановки — полезнее и для бронхов, и для почек, и для нервов. А то все Москва, Москва, столица нашей родины. Впрочем и в Сибири, на периферии, Абрам Рувимович устроился неплохо, в здании котельной, перестроенной под бунгало. Средней руки, без особых изысков — полдюжины комнат, кухня, удобства, небольшая сауна, скромный бассейн, помещения для пристяжи. Еще, сомо собой, прямая связь с Москвой, кремлевская вертушка с серпом и молтом. И кому только Абрам Рувимович звонил по ней, один бог знает. Государственная тайна. А вот кто ему звонил и откуда, было досконально известно. Беспокоили старого вора друзья из Сицилии, из Техаса, из Палермо, и из Токио. На праздник 7 ноября и Новый год звонили Моше Даян, Хайм Соломон и Голда Меер, все они приходились Абраму Рувимовичу близкими родственниками. А администрация зоны тихо радовалась и благожелательно смотрела ему в золотозубый рот — на Пасху Жид подарил «хозяину» «волгу», начальнику режима — «ладу» и кое-кому из офицеров по мопеду «верховина». Взяли, несмотря на то, что Пасха была еврейской. Не дай бог обидится.

Вот к такому-то Голиафу блатняцкого мира Матата и повел заробевшего Андрона. Ладно, миновав охрану, поднялись на крыльцо, коротко позвонили.

— Шолом, — быстро, словно пароль, произнес Матата, и превратник, рослый сионист с внешностью сикария (воины-фанатики во времена римско-израильского конфликта, 1 век нашей эры), выдал им матерчатые, словно в Эрмитаже, бахиллы.

— Аллейхем.

Белые тапки с самого начала — это впечатляет. Что же будет в конце?

Следом за привратником прошли в гостиную, сновом хором, словно заклинание, сказали: «Шолом».

— А, привет, привет, — коротко махнул рукой тощий старикан в спортивном адидасе и сделал знак двум хорошеньким блондиночкам-изенбровкам. — Гуляйте, цыпочки. Не до вас пока.

Рассмотреть его лицо было невозможно, в целях гигиены оно было закрыто плотной марлевой повязкой. Голос его из-под материи звучал глухо, как из гроба.

— Оревуар, — блондиночки синхронно поднялись и, совершая бедрами куда больше движений, чем требуется для ходьбы, неспешно удалились во внутренние покои — ядреные, ногастые, с крепкими ягодицами, словно арбузы. Да, Абрам Рувимович понимал толк в женщинах и подобно престарелому Давиду проводил остаток дней в их приятном обществе. Только куда царю до вора — если бедная Ависага Сунамитянка оставалась девственницей, то ложесна блондиночек, да и не только их, содрагались под обрезанной твердью удалого Рабиновича. Даром что ли было выпито столько жень-шеня, гадостного на вкус элеутерокока, мерзкого, словно жеваные сопли, пантокрина. А ежедневный тренаж, километровые пробежки, сотни килограммов перекинутого железа. Вот уж воистину, здоровье в порядке — спасибо зарядке.

— Тэк-с, Владимир Владимирович, это и есть-таки тот молодой человек? — Жид между тем проводил блондиночек взглядом и цепко, пронизывающими рыжими глазами, уставился на Андрона. — Азохенвей, как на Бернеса машет! Вы, молодой человек, случаем не поете? Нет? Ну тогда давайте, давайте, рассказывайте.

Да, Абрам Рувимович был интеллигентом в душе и вором по призванию — всех окружающих, вплоть до педерастов, он называл на вы и строго по кликухам. Всех кроме Матачинского. Как товарищ Сталин звал по отчеству лишь начгенштаба Шапошникова, так и старый вор держал лишь Пуделя за Владимира Владимировича. Вероятно, было за что. А вообще он был оригинал и большой интернационалист — это несмотря на вытатуированную под мышкой шестиконечную звезду Давида с надписью: «Мы библейский народ. Жизнь, разум, власть на земле». Он был дружен со всеми, с сицилийской мафией, с техасскими гангстерами, с якудзей, с колумбийским кортелем, даже с арабами из преступного клана рифаи, тем паче, что они частенько прислывали дюжину-другую кобр для приготовления змеиного, чрезвычайно тонизирующего коктейля. Кстати, может быть именно поэтому Жид и находился нынче в прекрасном настроении — три дня назад прибыл контейнер из Каира, и хотя как водится половина гадов издохла, но остальная половина была хороша. Так что Абрам Рувимович лично выжимал из змей все соки — сцеживал кровь и желчь, смешивал с медом и водкой, делал целебный коктейль. Густо, в целях профилактики ишааса, натирался змеиным ядом, жарил белоснежную, бесподобную по вкусу плоть. Даже, священнодействуя, стряпал фаршированную кобру. Что-то среднее между рыбой фиш, краковской особой и гусиными шейками гелтеле. Цимес, пальчики оближешь. Вот так, отлично понимал старый вор толк и в женщинах, и в еде, и в людях, и в ментах. Много видел разного на своем веку, хорошо знал жизнь. Молча выслушал он рассказ Андрона — и про службу родине, и про молодого Козлова, и про гадостные домогания его, задышал под повязкой и сурово сказал: