После долгих недель холода и сырости выдался первый сухой весенний денек. В питомнике уже начали распускаться камелии, примулы и тюльпаны. Я поцеловала маму, она крепко обняла меня в ответ. Под сводами старинных оранжерей мы ощущали себя путешественницами во времени, которые перенеслись в прошлое и очутились в пышном саду богатого особняка.

Маму интересовала морозоустойчивость тех или иных видов и способность к повторному цветению, а я была погружена в собственные мысли. Почти два месяца поисков, и вот сегодня вечером я наконец узнаю, кто тебя убил.

Впервые после приезда в Лондон я почувствовала, что мне жарко, и решилась снять дорогое теплое пальто.

— Что за ужасный наряд, Беатрис? — охнула мама.

— Это одежда Тесс.

— Я так и подумала. Ты что, осталась совсем без средств?

— Почти. Кое-что есть, но эти деньги заморожены до тех пор, пока не будет продана квартира.

Признаюсь, с некоторых пор я ношу твои вещи. При моем теперешнем образе жизни нью-йоркские наряды выглядят нелепо, к тому же я убедилась, что твоя одежда намного удобнее. Наверное, я должна была бы испытывать какие-то особые, серьезные и странные ощущения от того, что одеваюсь в платья умершей сестры, однако почему-то представляю лишь, как бы ты развеселилась, увидав в обносках из обносков ту, которая прежде носила лишь дорогие дизайнерские модели и отдавала вещь в химчистку, надев ее один раз.

— Ты уже знаешь, как все случилось? — спросила мама. Этот вопрос она задала впервые.

— Пока нет, но надеюсь, скоро буду знать.

Мама протянула руку и погладила лепестки раннего клематиса.

— Вот этот.

Она резко умолкла, пронзенная острой судорогой горя. У меня разрывалось сердце — так больно было на нее глядеть. Я обняла маму, но она полностью ушла в себя. Несколько минут я просто стояла и держала ее за плечи.

— Ей, бедняжке, наверное, было так страшно, — проговорила мама, повернувшись ко мне. — А меня не оказалось рядом.

— Тесс была взрослой женщиной.

Мама заплакала. В слезах изливался ее безмолвный крик.

— Я должна, должна была быть с ней.

Я вспомнила, как маленькой девочкой боялась темноты. Шорох маминого пеньюара, аромат крема для лица — ее звук и запах прогоняли все мои страхи. Да, если бы она была с тобой…

Я еще крепче прижала маму к себе и постаралась придать словам как можно больше убедительности.

— Тесс ничего не почувствовала, честное слово. Ее опоили снотворным, так что она просто заснула. Ей не было страшно, мамочка, она ушла во сне.

Теперь и я научилась ставить любовь превыше истины.

Мы продолжили экскурсию по питомнику. Глядя на растения, мама немножко повеселела.

— Значит, ты скоро уедешь, — вздохнула она. — Когда все станет известно.

Почему она так плохо обо мне подумала? Разве я могла оставить ее после всего, что произошло?

— Нет, не уеду. Я остаюсь в Лондоне. Эмиас разрешил мне жить в квартире сколько угодно, он даже денег с меня брать не станет.

Нельзя сказать, что я приносила себя в жертву, нет. Я решила поступить в архитектурный колледж. Собственно, и сейчас не отказываюсь от своего решения, надо только дождаться окончания суда. Не знаю, примут ли меня, где взять деньги на оплату обучения и как я смогу приглядывать за Касей и ее девочкой, но по крайней мере хочу попробовать. Мой математический ум отлично справится с задачами по возведению конструкций, а в придачу я постараюсь откопать в себе хоть капельку твоего художественного таланта. Кто знает? Может быть, мои творческие способности спят где-то в дальнем уголке сознания; может, зашифрованный код скрыт в одной из хромосом и только ждет благоприятных условий, чтобы проявиться в назначенный час.

На телефоне раздался сигнал сообщения. Уильям написал, что нам нужно срочно встретиться. Я отправила ему адрес квартиры. От волнения у меня подкашивались ноги.

— Тебе пора уходить? — спросила мама.

— Да, совсем скоро. Извини.

Мама взъерошила мою челку:

— Ты так и не подстриглась.

— Знаю.

Она улыбнулась, продолжая гладить меня по волосам:

— Как же вы с ней похожи…

Когда я добралась до дома, Уильям уже ждал меня на ступеньках. Он был бледен, на лице, обычно добром и открытом, застыло напряженное выражение.

— Я узнал, кто руководит экспериментом по лечению муковисцидоза в больнице Святой Анны, — сказал он. — Можно войти? По-моему, здесь не очень…

Голос Уильяма, всегда ровный и спокойный, стал хрипловатым и прерывистым. Я открыла дверь, мы вошли в квартиру. Он заговорил не сразу. В тишине я услышала, как часы пробили два, и только потом Уильям произнес:

— Это Хьюго Николс.

Прежде чем я успела открыть рот, он обернулся ко мне и торопливо произнес:

— Сам не понимаю. Зачем лечить от муковисцидоза здоровых детей? Что, черт побери, он творит? Нет, просто не понимаю!

— Этот эксперимент используется лишь как прикрытие, — сказала я. — Чтобы проводить испытания другого гена.

— Боже. Как ты об этом узнала?

— От профессора Розена.

— Он намерен обратиться в полицию?

— Нет.

После небольшой паузы Уильям промолвил:

— Значит, все в моих руках. Я должен сообщить полиции, что это Хьюго. Господи, ну почему он, а не кто-то другой!

— Понимаю, тебе будет тяжело.

— Увы, нелегко.

Кое-что, однако, не укладывалось у меня в голове.

— Но зачем психиатру заниматься генетическими экспериментами? — спросила я.

— До того как стать практикующим врачом, Хьюго работал в исследовательской лаборатории. Я говорил тебе, нет?

Я кивнула.

— Он проводил исследования в области генетики.

— Об этом ты не упоминал.

— Не думал, что… Черт, я и сам не подозревал, насколько это существенно.

— Извини, я не хотела тебя обидеть.

Я вспомнила: Уильям действительно рассказывал, что доктор Николс, по слухам, был очень перспективным ученым, перед которым открывалось блестящее будущее. Я же не придала значения его словам, решив, что это выдумки, и всецело положилась на собственное мнение. Только сейчас я поняла, что исключала доктора Николса из круга подозреваемых не только потому, что видела в нем безнадежного неудачника, неспособного к насилию, и даже не потому, что у него отсутствовали мотивы преступления, а лишь на основании своей твердой веры в его безусловную порядочность.