— Это вовсе не означает, что ее до тебя никто не обрюхатил. К тому же у нее уже есть ребенок! Взять ее к себе — значит взвалить на себя обязанности другого мужчины.

— Я надеялся, что она станет желанной гостьей. Надеялся, что вы сможете принять ее и, быть может, даже полюбить. Она очень трудолюбивая, а такого доброго сердца я сроду не встречал. Без сомнения, она заслуживает лучшего приема, чем тот, что вы ей оказали.

— Сынок, я просто пекусь о твоем благополучии. О твоем счастье. Ты хочешь растить чужого ребенка?

Норрис резко поднялся.

— Доброй ночи, отец, — сказал он и собрался выйти из кухни.

— Я хочу уберечь тебя от боли, которую испытал сам. Норрис, они станут обманывать тебя. Они непомерно лживы, но ты узнаешь об этом не сразу, а лишь когда будет слишком поздно.

Норрис остановился и, внезапно поняв смысл отцовских слов, обернулся.

— Вы говорите о матушке.

— Я старался сделать ее счастливой. — Быстро проглотив остаток бренди, отец с грохотом опустил стакан на стол. — Старался как мог.

— Что ж, я никогда не замечал этого.

— Дети ничего не видят, ничего не понимают. Много чего о своей матери ты уже не узнаешь никогда.

— Почему она оставила вас?

— Она ведь и тебя оставила.

Против этой горькой правды Норрису было нечего возразить. «Да, она покинула меня, — мысленно подтвердил он. — И я никогда этого не пойму». Внезапно обессилев, Норрис вернулся на свое место за столом. И увидел, что отец снова наполняет стакан.

— Чего же я не знаю о матушке? — спросил юноша.

— Того, о чем я сам должен был знать. Того, о чем я и должен был задуматься. С чего вдруг девица вроде нее решилась выйти за такого, как я? О, не такой уж я глупец. Я достаточно долго прожил на ферме и знаю, сколько нужно свиноматке, чтобы… — Он запнулся и опустил голову. — Не думаю, что она хоть когда-нибудь любила меня.

— А вы ее любили?

Айзек поднял на Норриса влажный взгляд:

— Какая разница? Этим ее было не удержать. Даже ты не смог удержать ее.

Эти жестокие и правдивые слова повисли в воздухе, словно пороховая гарь. Разделенные столом, отец и сын сидели и молча смотрели друг на друга.

— В тот день, когда она уехала, — начал Айзек, — ты был болен. Помнишь?

— Да.

— Сенная лихорадка. У тебя был такой жар, что мы боялись потерять тебя. В ту неделю доктор Хэллоуэлл отправился в Портсмут, так что мы не могли позвать его.

Матъ сидела возле тебя всю ночь и весь следующий день, но лихорадка не прекращалась, и мы уже оба считали, что лишимся тебя. И что же она сделала? Ты помнишь, как она уезжала?

— Она сказала, что любит меня. Сказала, что вернется.

— Она говорила это и мне. Говорила, что ее сын заслуживает самого лучшего и она позаботится о том, чтобы это у него было. Она нарядилась в лучшее платье и ушла из дома, но так и не вернулась Ни тем вечером, ни после.

Я остался один с больным мальчишкой на руках, не ведая, куда она направилась. Госпожа Комфорт приходила присмотреть за тобой, когда я отправлялся на поиски. Я обшарил все возможные места, зашел ко всем соседям, которых навещала София. Эзре вошло в голову, будто он видел, как она скачет на юг по Брайтонской дороге. Еще кто-то видел, как она направлялась в Бостон. Я так и не смог понять, зачем ей было ехать туда. — Айзек немного помолчал. — Потом в один прекрасный день на пороге появился мальчишка, он привел лошадь Софии. И принес письмо.

— Почему вы не показали мне то письмо?

— Мал ты был. Одиннадцать годков всего.

— Не настолько уж и мал, понял бы.

— Письма уже давным-давно нет. Я его сжег. Но могу пересказать, что там было написано. Ты ведь знаешь, я не мастер читать. Так что я попросил госпожу Комфорт, чтобы и она взглянула, а то вдруг я чего не разобрал. -

Глотнув напитка, Айзек взглянул на лампу. — Там говорилось, что София больше не может быть моей женой. Что она встретила какого-то человека и они уезжают в Париж. «Живи своей жизнью», — написала она.

— Там наверняка было что-то еще.

— Ничего больше. Госпожа Комфорт подтвердит.

— Она ничего не объяснила? Не сообщила никаких подробностей, даже имени этого человека не написала?

— Говорю же, это все, что было в письме.

— Обо мне там тоже не упоминалось? Наверняка ведь было что-то!

— Вот потому, сынок, я и не показал его тебе, — тихо ответил Айзек. — Не хотел, чтобы ты узнал об этом.

О том, что родная мать не упомянула даже его имени… Норрис не смог поднять глаза на отца. Вместо этого он уткнулся взглядом в сучковатый стол — именно за ним они с Айзеком столько раз делили молчаливую трапезу, которую сопровождали лишь завывание ветра и позвякивание вилок о тарелки.

— Почему именно сейчас? — спросил юноша. — Почему вы ждали столько лет, чтобы сказать мне об иом?

— Из-за нее. — Айзек взглядом указал наверх, на комнату, где спала Роза. — Ты ей приглянулся, сынок, и она тебе приглянулась. Вот оплошаешь сейчас и будешь жить с этим до конца своих дней.

— Почему вы полагаете, что я оплошаю?

— Некоторые люди не видят даже того, что у них под носом.

— С матушкой вы совершили оплошность?

— Да и она со мной. Я же наблюдал, как она росла. Много лет я видел ее в церкви, она сидела там в красивой шляпке, всегда была приветлива со мной, но при этом глядела будто бы мимо. А потом вдруг ни с того ни с сего возьми и заметь меня. Решила, что я все же стою внимания. — Потянувшись к бутыли, Айзек снова наполнил стакан. -

А одиннадцать лет спустя ей пришлось сидеть на этой поганой ферме с больным мальчонкой. Ясное дело, проще всего сбежать. Бросить все и зажить себе распрекрасно с новым кавалером. — Он опустил бутыль и снова посмотрел наверх, туда, где спала Роза. — Нельзя верить их речам, вот о чем я тебе толкую. Личико-то у этой девчонки миленькое. Только вот что за ним кроется?

— На ее счет вы заблуждаетесь.

— Я заблуждался насчет твоей матери. И всего-навсего хочу уберечь тебя от этих мучений.

— Я люблю эту девушку. И собираюсь жениться на ней.

Айзек рассмеялся.

— Я женился на той, кого любил. Видишь, что из этого вышло? Он поднял бокал, но его рука замерла в воздухе.

Оглянувшись, Айзек посмотрел на дверь. Кто-то стучал в нее.

Норрис и Айзек обменялись удивленными взглядами. На дворе стояла ночь, едва ли кто-нибудь из соседей решил зайти в такой час. Поморщившись, Айзек взял лампу и подошел к двери. Ворвавшийся в дом ветер почти задул лампу, и фермер остановился на пороге, глядя во тьму на того, кто ждал на крыльце.