своя страсть, которая обоих делала изгоями в стенах института жизни. Увлечением Паскаля были голуби, и едва заканчивались уроки, он так же быстро стремился к своим голубятням, как я спешил на паркет. Сейчас он жил в пригороде Парижа, зарабатывая на жизнь теми же птицами: дрессировал их, сдавал в аренду на различные мероприятия, продавал в цирки, зоопарки, а также частные вольеры. Иногда, когда с деньгами приходилось туго, он поручал мне или кому другому присматривать за пернатыми, а сам на три-шесть месяцев подавался в моряки. Что удивительно, почти весь его bagage [фр. – багаж] в подобных путешествиях составляли одна-две клетки с голубями, которых с заданной периодичностью он отправлял домой, приложив короткое письмо о своих скитаниях. Мне лишь раз пришлось присматривать за его живым богатством, это было совсем нетрудно. Одни вольеры на период путешествия держались открытыми, и часть сизокрылых сами искали себе хлеб; другие были оборудованы автоматическими кормушками. Небольшой ручеёк, протекавший у дома Паскаля был в своё время приглашён гостеприимным хозяином полюбоваться великолепными птицами, – таким образом сформировался небольшой рукав, обеспечивающий пернатых чистой водой. Вся моя работа по уходу сводилась к тому, что раз в неделю я чистил вольеры, проверял кормушки, анализировал внешний вид птиц в попытке определить их самочувствие, а также читал письма, доставленные вернувшимися почтальонами.

Несмотря на то, что Паскаль часто использовал свой автомобиль, я мог в любое время просто и прямо попросить его об одолжении, и он всегда так же просто и весело отвечал: "бери!". После чего зачастую мы оба принимались мыть машину внутри и снаружи, вытаскивать из неё различный хлам и накидки на сиденья, которые защищали обивки кресел при транспортировке птиц.

– Паскаль, – бывало подшучивал я над ним в такие моменты, – когда же ты, наконец, перестанешь возить в ней птиц и начнёшь катать птичек?

Он добродушно смеялся и продолжал сноровисто помогать мне, эта шутка ему очень нравилась.

Впрочем, немного пораздумав, я решил, что для предстоящего мероприятия несколько простоватая, проехавшая путь из Moderne в Vintage, пусть и овеянная ореолом романтики, машина Паскаля будет не лучшим выбором. Пришлось договориться с другим знакомым о представительном автомобиле.

Таким образом в день бала, дожидаясь Эммы в роскошном фойе её отеля, обличённый в свежий fraс, я ощущал радость достойного и чувствовал, как под руку меня благоговейно держит невидимая спутница – уверенность. Довольно скоро моя пара появилась. И, если ждать Эмму было завораживающе-приятно, то каково же было видеть её в бальном наряде! Тёмно-коричневое платье в пол удивительно мягко подчёркивало смуглую кожу, великолепно сочеталось с каштаном волос и находило отклик в глазах. Околдованный чудесным видением, я совершенно забылся, однако знакомый голос вскоре на время разбудил моё сознание:

– Вижу моё платье вам понравилось, – рассмеялась Эмма, дивясь моему превращению в истукана.

– Оно восхитительно! – с трудом выговорил я.

Подобные ощущения были совершенно новы для меня, и само прикосновение с чему-то неведомому, и глубина тех бездн, в которые то и дело нерадивым альпинистом срывалось моё сознание, пугали и в то же время восхищали. Казалось, что моё естество поочерёдно то возносится всё выше и выше, стремясь за облака, то низвергается обратно, едва становилось возможным дотронуться до самих звёзд.

Из-за того, что мне приходилось бороться с головокружением, я не помнил, как мы вышли на улицу, как сели в машину. "Открыл ли я ей дверь?", – будильником прозвенело в моей голове через несколько минут и, наконец, отрезвлённый вождением, я полностью очнулся. Автомобиль неторопливо поднимался по знакомому Saint-Michel. Глаза, вновь обретя крылья зрения, жадно бросились в сторону пассажирского трона: "здесь ли она?". Закутавшись в негу молчания, исполненная грации Эмма мечтательно глядела на изумрудные деревья, обнимающие бульвар с двух сторон. "Каково это? оказаться на балу", – казалось спрашивала она их. Если при встрече мне удалось уловить лишь гармонию красоты в образе моей спутницы, то сейчас я был в состоянии разглядеть детали. Ловко собранные косы короновали кокетливую головку, диадема сияющим тонким месяцем украшала ночь волос. Серебряные серьги и колье были неброскими и превосходно оттеняли кожу. Притягательно прозрачный шифон игриво накрывал надплечья и плавно переходил в усеянный блёстками corset. Шёлковая юбка платья, словно река за лёгким туманом, прятала своё сияние за слоем газа, расшитого редкими бисерными узорчиками.

– Ты удивительна! – невольно вырвалось у меня. – Была бы Золушка поразборчивее, она непременно выбрала бы шоколадное платье!

– Много ты понимаешь в нарядах! – поддразнила меня Эмма, развеселившись.

Оставив машину в квартале от "Интерконтиненталя", мы пешком направились навстречу торжеству. Эмма держала меня под руку – волнение слегка путало её шаги. Со стороны могло показаться, что на каблуках она была почти одного со мной роста, однако, куда бы мы с ней не шли, я всегда чувствовал себя исполином, великаном, колоссом: облака гордости то и дело касались моих глаз. Каждый шаг этого хрупкого создания эхом отдавался в моей груди, каждый взмах крылатых ресниц будоражил сознание. Почему с другими я не ощущал ничего подобного?

Наконец мы добрались до именитого отеля и, недолго думая, вошли внутрь. Глубокие бордовый и зелёный, светло-бежевый и коричневый украшали интерьер холла. Разношёрстная публика оживлённо гудела, стеклянный потолок над ней остриём пирамиды стремился в небо. Не желая пропустить выход дебютантов, мы сразу же направились в главный бальный зал и заняли там отличное место. Опираясь на кусочки неба – слуховые окна, огромное солнце лучилось на потолке, золотя интерьер, а из его центра спускалась новая звезда – сказочная хрустальная люстра. Полуколонны, растущие в два яруса, несли факелы светильников и перемежали арки то сверкающих зеркал и распахнутых дверей на первом ярусе, то широких окон на втором, где помимо прочего на парапетах французских балкончиков, украшавших все окна, стояли счастливые статуи молочного мрамора. Едва наши глаза успели налюбоваться грандиозным убранством просторного зала, заметить orchestre, уютно устроившийся у большого камина в центре противоположной от нас округлой стены, как был объявлен полонез дебютантов, и распахнулись боковые двери.

Оркестр усердно украшал великолепной музыкой сердца собравшихся. Эмма залюбовалась синхронностью чёрно-белых движений, а я невольно стал восхищался ей, потеряв на время всякий интерес к хореографии. Впрочем, вскоре мысли и чувства разогнали в ней всякое внимание:

– Джозеф, – обратилась она ко мне, – я придумала знаки!

– Какие знаки? – ответила ей недоумевающая улыбка.

– Давай, если к нам подойдёт кавалер, – зашептала Эмма, – и попросит позволения пригласить меня…

– Эмма! – добродушно пожал я нежную длань.

– Нет-нет, я серьёзно! Ведь даме не с руки грубо отказывать.

Тогда я дипломатично согласился и выслушал дурацкую идею, которая, впрочем, показалась мне