– Издалека ты очень красивая…

– Только издалека? – рассмеялся укор. – Вообще-то пока я тебя искала, меня многие приглашали, этот был вторым, с которым я танцевала.

– Здорово, значит не пригодились твои знаки.

– Ещё не вечер, – загадочно произнесла Эмма, улыбаясь.

Остаток праздника мы, действительно, не расставались. Мне хотелось, чтобы Эмма танцевала с другими, не ограничивая себя, но не хотелось её отпускать. Приходилось всем отказывать, впрочем, мою партнёршу это не расстраивало, я догадывался, что с другими ей не очень понравилось танцевать. Решив развлечь её и в то же время подойти к нужным гостям, я продолжил представлять её своим знакомым. Они, к слову сказать, стали на несколько порядков радушнее: многие из них успели заметить Эмму на паркете. Но было как-то глупо представлять её моей ученицей из-за причин, упомянутых выше, поэтому, во-первых, на балу мною была временно присуждена ей шуточная фамилия По (которая с первого дня нашего знакомства иногда присваивалась Эмме за глаза), а, во-вторых, моя спутница стала кем угодно, но только не моей ученицей. Она была то писательницей, то балериной, то моделью, то теннисисткой, то художницей, а однажды даже русской принцессой. Эмма подхватила мою игру, хотя ей и пришлось порой изворачиваться и отвечать на профессиональные вопросы (в основном обращались к ней), она легко справлялась и, казалось, разбиралась совершенно во всём. Порою же и она отвечала шутливо, что-нибудь выдумывая.

– Эмма По, знаменитая художница, – однажды, представил её я, вслед за приземистым субъектом, которого я знал через Анджелу. (После "нужных" знакомых мы с Эммой порой подходили к доброжелательным, а также друзьям, иногда кто-нибудь подходил к нам.)

– Ба! – удивился собеседник, – и какова ваша специализация, mademoiselle?

– Мне особенно хорошо удаются пейзажи и портреты, – располагающе улыбнулась Эмма. – Сейчас я работаю над картиной "Лгунишка".

– Хм, – задумчиво перебрал подбородки собеседник. – Знаете, а ведь мой знакомый, Леон Комер, буквально на днях жаловался на отсутствие сюжетов, я посоветую ему вашу идею, она замечательная!

– Хорошо, спасибо, – рассмеялась Эмма.

Мы отошли от собеседника, и я заметил:

– Я бы с удовольствием посмотрел на эту картину, где её можно увидеть?

– В Лувре! – не задумываясь, парировала художница, – где же ещё? 31 сентября.

Но, несмотря на все забавы, самым восхитительным на балу было танцевать, танцевать с Эммой. Губительная привычка давным-давно в моих глазах сделала и самые блистательные балы довольно обычным делом. Так, мало людей, открывая очередную книгу, – я имею в виду настоящую деревянную книгу – удивляются оттиску чернил на бумаге, восхищаются шершавости или, напротив, гладкости страниц, задумываются над каллиграфией шрифта, прислушиваются к шороху листов. Привычка. Но Эмма была не только хорошей партнёршей и завидной спутницей, она была сродни самой природе, природе, к которой нельзя привыкнуть, которая если и повторяется, то всегда делает это по-особенному, так не бывает двух одинаковых молний, снежинок, рассветов и закатов… Поэтому и сам бал, и шаги на паркете, и вращение в обществе распустились для меня свежестью новизны, цветением юности.

Впрочем, на фоне этих чудодейственных мыслей и чувств, словно следуя негласному совету мудреца, счастливый я готовился к чему-то нехорошему. Это не было меланхолией. Привыкший с детства планировать свой – изначально спортивный – путь, мне попросту становилось не по себе, если я не видел впереди мостов или хотя бы шатких понтонов, ведущих туда, куда я хочу. Было рано задумываться над тем, что ждало нам с Эммой – слишком расплывчато и глобально; я терзался единственным вопросом: "увидимся ли мы после бала?". К тому времени мне было хорошо известно, что моя партнёрша приехала на каникулы из России, и, хотя я ещё не знал, когда именно, но был уверен, что она уедет. Эти новые чувства, когда далеко не всё зависит от твоего труда и упорства, привносили столько жизненной неопределённости в мою повседневность, украшая её, что волей-неволей Эмма становилась настоящим сокровищем в моих глазах.

Я благоразумно не стал дожидаться самого окончания бала, того нелицеприятного момента, когда ты вдруг начинаешь прозревать. А каково видеть сквозь рукава проворного фокусника или шулера, каково заглянуть под прозрачную столешницу и разглядеть кому какое внимание выказывает маленькая шаловливая туфелька? Вовремя уйти это такое же искусство как встать из-за стола с чувством лёгкости, как выпить и остаться человеком.

На обратном пути к машине Эмма без умолку ворковала о волшебстве бала, чувства прекрасного переполняли её сердце, она была готова обнять каждое дерево на бульваре, каждый дом на нашем пути, каждый витиеватый фонарь:

– А ту мелодию ажурного вальса, – (так она называла фигурный вальс), – ты помнишь? Помнишь?

Я, не скрывая своего восхищения, кивнул, но ей, казалось, и дела до меня не было. Она два раза прокружилась, напевая ту самую мелодию: "та-та-та, та-та-та", отчего её платье распустилось живым цветком. "Цок-цок-цок", – подпели ей каблучки. Опасаясь за её равновесие на каменном тротуаре, я схватил юную танцовщицу и прокружил её. Рассмеявшись, она взяла меня под руку, прижавшись сильнее обычного.

В машине, однако, Эмма практически засыпала, всю дорогу мы молчали, а когда добрались до её отеля, сердце моё заколотилось как никогда.

– Мы ещё увидимся? – задал я мучительный вопрос, делая над собой невероятное усилие.

– А ты этого хочешь? – поддразнило кокетство.

– Спрашиваешь!? – почти обезумевши удивился я.

– Спасибо за вечер, – нежным голосом прозвучала Эмма.

Она стремительно чмокнула меня, выпорхнула из машины и скрылась за спиной дверей отеля. Не сразу тронулась машина: несколько мгновений я и поражался тому, откуда у Эммы столько лёгкости после утомительной ночи, и дивился, как она по щёлку пальцев превращает меня в какого-то школьника.

VII

Не раньше обеда открылись мои глаза на следующий день. Решив зайти за Эммой и, может быть, вместе позавтракать, я стоял у зеркала внизу и пытался совладать с запонками, когда дверь студии стремительно распахнулась, на пороге засияла Эмма.

– Вот здорово! – воскликнул я, – помоги мне с этими упрямцами.

– Ты вообще читал газеты? – поинтересовалась гостья, размахивая в руке свежими изданиями.

– …я дожидался прекрасную почтальоншу! – забрал я газеты. – Пошли поедим.

– Дай сюда! – воскликнула Эмма, когда мы вышли на улицу, и я, держа газеты подмышкой, на ходу продолжил ковыряться с вредными запонками.

– И о чём сегодня пишут? – спросил я, любуясь прекрасным лицом, принявшим тогда серьёзное выражение, – Бьюсь об заклад, газеты пестрят заметками о том, как ты вчера блистала на балу!

Эмма с напущенной строгостью взмахнула на меня ресницами:

– А ты почитай, почитай. Дурень!

Наскоро добравшись до приятного кафе, мы расположились, и я развернул газеты.

"Вчера Гранд отель "Интерконтиненталь" распахнул свои двери гостям великолепного бала парижанок. 68