Коля поёт:

«Ну кто сказал тебе, что любви не бывает? Что сердце не тает, без любви, без тебя.»

23

Все знают про такую вещь, как декрет по уходу за ребенком. Но вот нету почему-то у нас декрета по уходу за пожилым человеком. А какая в общем то разница? Нет, конечно, социуму нужны здоровые дети, которые проведут первые три года рядом с мамой, не оберутся детских травм, оберутся, конечно, но все же не так это страшно.

— Да, старики никому не нужны

Это самая популярная фраза среди тех, кто старше 70. Бабушка тоже часто это повторяет.

— Ну мне ты нужна.

— Что ты! У тебя своя жизнь… Свои проблемы..

Да уж это верно подмечено, у меня свои проблемы… у меня еще какие проблемы… Так про что я? Про декрет! Декрет для стариков…Так вот… Если мы не говорим о социальном устройстве и обществе. Ведь что уход в жизнь, что приход в нее — это самые тяжелые ее части. Это как взлет и посадка. Все переживают, когда взлетает самолет, но аплодируют почему-то, после посадки. Почему же тогда нет этого вот в конце человеческой жизни? Пусть человек заканчивает свой полет как хочет. Да? А если отказали шасси… или перелом шейки бедра или что-то еще хуже… Вот сейчас я буду перечислять вещи: веревки растянутые под потолком, на этих веревках куча стиранных простыней, пелёнки, присыпка для попы, варить кашки, детское пюре, разбудить, накормить, уложить спать, поговорить, даже нежность. Все это про одно- беспомощность про детскую и про старческую беспомощность. Это же одно и то же. И взгляд у них похожий, такой жалкий. «Что это за мир? В нем страшно, а я такой один, я маленький беззащитный и я обкакался, приди и помоги мне» — все это, оно же про оба декрета. И этот страх… того мира… того другого мира, из которого один только пришел, другой только отправится. Вы думаете, это легко, осознавать близость этого страшного мира, не важно, сзади он или впереди, мне кажется, он так просто не отпускает. Нужно чтобы кто-то держал за руку, поддерживал спину, посыпал присыпкой от опрелостей или от пролежней… ну нужен кто-то постоянно рядом. Нужен и всё! Но вообще-то я лукавлю, у нас есть в стране какое-то опекунство или что-то вроде того. Его можно оформлять после 80 лет. О! Бабушка с нетерпением ждала своего 80-тилетия. Но не из-за опекунства, а из-за пенсии. После 80 лет ей будет надбавка, за выслугу лет и типа там дитя войны, вредное производство… все в кучу. Когда ей все-таки стукнуло 80! Во-первых, мы с котом нарисовали плакат. Ну как, я рисовала, кот поставил отпечаток лапы. И он, этот плакат, украсил стену около бабушки. И, пожалуй, на этом все из украшений. Те пять бирюзовых бумажек, которые прибавились к пенсии, ничего в нашей жизни не украсили. Они просто легли в золотой фонд под названием «на похороны». И все… даже никакого торта. И стоило так ждать? Нет, конечно стоило, ведь бабушкиной подруге Вале пенсию не подняли. Ну хоть так, хоть какой-то повод для гордости.

24

Я рано утром собираюсь на работу. На дворе осень, в квартире нас темно. Наверное, еще слишком рано, 6 утра. Бабушка лежит с закрытыми глазами. У нее уже несколько дней проблемы с кишечником. Она с трудом ест, в основном не твердую пищу. Вот наконец- то пришлись кстати пюре от дяди. Но бабушка, не хочет даже пюре.

— Баб, давай покушаем.

Она почти не открывает рот, только что- то мычит. Я не знаю, с кем она общается этим мычанием, со мной или с кем-то из своего, того мира.

— Баб. Покушай. Тебе нужны силы.

Зачем ей нужны силы?

— Баб.

Зря я накрасилась перед тем, как кормить бабушку.

— Баб, давай хоть чуть-чуть. Ну ешь.

Я пихаю ей в рот пюре, макияж стекает по моим щекам, пюре по бабушкиному подбородку.

— Баб. Поешь, баб.

Я откладываю пюре. Я беру бабушкины руки. Она уже совсем не открывает глаз. Кажется, руками, общаются со слепоглухими. Пусть хоть так она почувствует, что есть какой-то внешний мир. Что есть я и что она не одна. Руки у нее сухие и теплые. Я держу эти руки перед работой каждый раз в страхе, что приду, а в них останется только сухость и никакого тепла.

— Бабушка, я здесь, я здесь, миленькая. А где ты?

Вот именно, блин, где ты?

25

И вот я сижу на кухне и ем суп. Рядом со мной сидит Леша. В комнате с бабушкой моя мама. Бабушка стала дышать через раз. Долгими странными вдохами. Я держала ее за руки минут пять назад, а теперь вот ем суп со слезами. По какому поводу суп?… Ну да, вы уже знаете. Моя мама верит в Бога, и она пошла туда, к бабушке, чтобы прочитать какие-то специальные молитвы. Она сказала, с ними человеку проще уйти… Я ем свинцовой ложкой свинцовый суп. Ну да, это вы тоже уже знаете. И было бы тихо на кухне, потому что мы молчим. Но из той комнаты доносится ровный мамин речитатив. Или не речитатив, а как называется эта манера, когда молитвы читают? Мама хорошо читает молитвы, со знанием дела. И этот миг, и этот суп длятся вечность. Тарелка размером с мою печаль. М-да. Пошлость, но мне в этот момент совершенно ничего нормального не приходит на ум. Я думаю просто, что бабушка этот суп бы не оценила, она любила … она любит вприкуску с чесноком, и чтобы был понаваристее. А тут чеснока нет и слезы разбавляют вкус, так что даже нельзя понять, какого вкуса этот сраный суп. Понимаете, невозможно понять какого вкуса этот суп, какого вкуса эти слезы? Каких слез этот вкус? Какого супа эти слезы?

— Всё.

Это моя мама вышла из комнаты. И сразу стало все понятно, всё, кроме одного. Надо ли теперь доедать суп? Нет, не смейтесь, я растерялась. Даже плакать теперь, я не понимаю… надо? Я уже столько наплакала в этот суп…Я знаю, что должно сейчас начаться. Сейчас я буду звонить в скорую и еще в полицию. Они должны все приехать зафиксировать факт смерти, что не мы типа ее убили, а она сама…себя. или как-то так, в общем, понятно. И дальше нотариус, ритуальные услуги.