Я задумался, что могло быть ему известно. Мы посидели некоторое время в тишине, затем он продолжал:

– Так или иначе, не все так просто. Слухи расползаются, как пламя, начинается пожар. Ты бросаешься тушить его; когда кажется, что все погасил и опасности больше нет, вдруг видишь, что летящие искры снова разожгли его у тебя за спиной. Не успеешь оглянуться, как полыхает уже весь дом, а потом и вся улица. – Он покачал головой, представляя себе весь этот ад. – В общем, все считали тебя виновным в поклепе на иммигрантов, но превозносили тебя за это.

Я легко представил себе Блейза в центре пьяного дебоша в каком-нибудь кабаке – смакующего интерес, который могло привлечь к его персоне знакомство с такой печальной знаменитостью, как я.

– Блейз, – прошипел я, – иногда стоит быть поосторожнее.

Он выпрямился и повернулся ко мне, не веря, что я мог усомниться в его преданности.

– Я говорил только в твою защиту.

– Что же ты защищал? Что я бесстрашен и не остановлюсь ни перед чем? Что я, автор «Тамерлана», так же безрассуден, как и мой герой?

– Не торопись. – Блейз поднялся с кровати и встал напротив меня. – По-твоему, я всуе произношу имя Тамерлана?

* * *

Я всегда был немного влюблен в Тамерлана – самого безжалостного из моих созданий, дикого скифского князя-из-грязи, не знающего препятствий в своих завоеваниях. Сочиняя, я чувствовал, как он стоит за плечом, толкая мое перо на новые буйства.

Пьеса была триумфом, хотя многие считали, что на ней лежит проклятье. Это зло, не поддающееся добру, казалось слишком неестественным. И правда, на «Тамерлане» с самого начала остановился какой-то недобрый глаз – он подействовал и на Блейза, одного из главных актеров в пьесе. Он возненавидел моего героя.

На премьере в его пистолете оказалась настоящая пуля. Он понял это, уже спустив курок. Каким-то чудом ему удалось отдернуть руку и отвести дуло от товарищей-актеров; но вместо пола или потолочных балок он направил его прямо в толпу. Зрители не успели и ахнуть, как прогремел выстрел, оглушительный даже в театральном гаме. На мгновение все лишились слуха, затем тишину разорвали крики. Многим казалось, что их задело, тогда как это был всего лишь шок; иным мерещилось вторжение испанцев. Но когда смятение улеглось, выяснилось, что произошло непоправимое. Пуля ранила мужчину и убила женщину на сносях.

Совесть долго преследовала Блейза. Сейчас, думая об этом, я сомневаюсь, что он вообще оправился от этой трагедии. Кажется, с тех пор в его работе появилось отчаянье, и нередко он выглядел так, будто эхо выстрела до сих пор звенит в его ушах.

Я похлопал по кровати рядом с собой:

– Я знаю, что ты не желал мне зла.

Блейз сел, и я положил ладонь ему на плечо, надеясь прикосновением успокоить его, как это умел делать он сам.

– У меня есть только одна возможность спастись. Найти того, кто зовет себя Тамерланом, и отправить его на виселицу вместо себя.

* * *

– Вы собрали то, что рассыпали? – спросил нас Ворчун, и мы отозвались:

– Само собой, – хотя пол его комнаты так и остался завален книгами, словно поле брани, усеянное телами. Он видел нас насквозь и посетовал:

– Вы пользуетесь моей беспомощностью. Наверняка половина моего товара у вас под мышкой. Как половина моего золота – у ваших кредиторов.

Я взглянул на Блейза – тот покрутил пальцем у виска. Когда мы возвращались к Святому Павлу, я заметил у него в руках томик, переплетенный в пергамен. Блейз встретил мой взгляд и ухмыльнулся:

– Нашел кое-что среди тех, что подешевле.

Я посмотрел на него тяжело и со злобой, затем мы снова рассмеялись, заново радуясь обществу друг друга. И все же я надеялся, что он сказал мне правду, ибо не мог отмахнуться от суеверного беспокойства. Ведь украсть у слепого – значит накликать беду.

* * *

Нынче новые кабаки растут на костях старых с такой скоростью, что запоминать их названия – напрасный труд. Да и название есть не у всех; многие не сподобились разжиться даже гербом или намалеванной вывеской, не говоря уже о разрешении, иные завлекают посвященных тайными метками, красной решеткой или расчерченной на квадраты доской. Как раз такое место искали мы с Блейзом где-то неподалеку от Голландской церкви, отправной точки моих злоключений. Таверну с дешевой выпивкой и развязанными языками, у которых можно выведать новости о моей Немезиде.

Нашу прогулку сопровождал трезвон церковных колоколов, вечно заполняющий город. Лондонцы давно научились не обращать на него внимания, но в тот день я не мог отвертеться от назойливых звуков. Каждый удар сотрясал меня до костей, словно отмеривая мои последние часы. По пути я было задумал избавиться от Блейза, но тот учуял «ангелов» в моем кармане. Да и что-то во мне самом не позволяло расстаться с ним. Возможно, я устал от одиночества, возможно, мне было спокойнее знать, где он. Как бы то ни было, в тот день мы остались вдвоем. Я сказал себе, что, если имеется спутник, завести разговор с незнакомцем легче, чем одинокой лисе, а потому держал Блейза под рукой.

Наконец мы отыскали темное и грубое заведение – подлинную пещеру, набитую людьми. На улице был слышен шум их голосов, глухой рокот, крещендо смеха и перебранок, время от времени гул мужских басов протыкал нетрезвый женский вскрик. Спускаясь в задымленный полумрак, я воспрял духом. Сюда приходят искать забытья в алкоголе, здесь богатые подонки ужинают вместе с нищими; я чувствовал себя как дома. Ради хорошей выпивки с отмщением можно было и подождать.

В углу горбатый скрипач выпиливал простую и фальшивую мелодию, приплясывая в такт музыке. Он встретился со мною взглядом и снова опустил глаза к инструменту. Двое африканцев в рваных ливреях, с лицами, выцветшими от черного до серого, горбились над выпивкой, перещелкиваясь на своем языке, планируя побег или же вспоминая о солнечной родине. Таверна лишь немногим отличалась от дома терпимости, и питомицы имелись на любой вкус – пышнотелые и костлявые, те, что сурово молчат, притворяясь трезвыми, и веселые пьянчужки, что бросаются на тебя грудью вперед в надежде на глоток испанского вина или чего похуже. А если ты искал компанию другого рода, здесь можно было найти и ее.

Тайным агентам советуют не пьянеть. Небольшое количество алкоголя заостряет ум, но, выпив слишком много, теряешь здравомыслие. Из-за этого проваливаются самые ловкие, хитрейшие выглядят глупцами и выдают секреты. Вино заставляет наплевать на правила, ослабляет руку в бою. С ним забывается то, что необходимо помнить. Тайному агенту нужна ясная голова, сосредоточенность канатоходца, острый глаз лучника.

Я опрокинул кружку эля, за ней другую. Блейз последовал моему примеру, и после третьей напряжение прошедшего дня стало понемногу ослабевать. Напившись, я тысячу раз встречался со смертью лицом к лицу, и сейчас меня тянуло увидеть ее снова – лишь бы это не оказалось генеральной репетицией настоящего дела. Мы пили по четвертой, когда Блейз вытащил из кармана камзола небольшой конверт: