Обтерев саблю об одежду убитого, я сунул ее в ножны.

— Ну что, Иван, идем? Эти, я думаю, уже не страшны. Иван аж заикаться стал:

— Ничего себе, как ты их! Их же много было, да все с дрекольями, с кистенями!

— Куда деревенщине необученной с ратником сражаться? Нужно не только оружие иметь, но и уметь им пользоваться. Такая пьянь только на слабых бросаться может, да и то если численный перевес на их стороне.

— А коли виру истребуют за убитых?

— Свидетелем будешь, что они напали первыми и мы защищались. А теперь ходу, не будем ждать возмущенной родни.

Мы быстрым шагом пошли но дороге, удаляясь от места столкновения. К вечеру, усталые, добрались до крупного села Луховецкая Кадь.

Отдохнули в постелях, вкусно поели — и на торг. Тут купец был в своей стихии: выбирая лошадей, седла и упряжь, дотошно все рассматривал и торговался, и в итоге изрядно сбил цену. Кошель мой здорово похудел, но кони были нужны.

Вечером следующего дня мы уже были во Владимире. На постоялом дворе купца знали, отвели приличную комнату, постели с пуховыми перинами вместо обычных матрацев с соломой. Уже засыпая, купец пробормотал:

— Не ошибся я в тебе, паря. Воин ты знатный. Надо думать — не на последних местах в дружине был.

— А то! У меня даже перстень государев есть, в награду получил, — не удержался я.

Сон у купца сразу пропал, он сел в постели:

— Покажи!

Я вытащил золотой перстень с квадратным бриллиантом, протянул купцу. Он вдоволь полюбовался, примерил на свой палец, вернул.

— А что это там у тебя еще в кошеле блеснуло?

— Еще один подарок.

Я вытащил золотой перстень со сверкающим в лучах светильника изумрудом. Купец внимательно его осмотрел, кинул на меня подозрительный взгляд.

— Я знаю его хозяина. Ты его убил?

— Что у тебя на уме одни гадости? Я же сказал — подарили.

— Кто? — Купец вперился в меня взглядом.

— Купец Святослав Карпов. Доволен?

— Да, его перстень, видел его не раз. Ценил он его, никому не продавал, хоть и просили.

— Дочку я его, Любаву, от разбойничьего плена спас, вот и отдарился.

— Заслужил, стало быть. А где же вы свиделись?

— На Муромском тракте, в Хлынов он с обозом ехал, на смотрины.

— Гляди-ка, — взмахнул по-бабьи руками купец, — на смотрины! А к кому?

— Не сказал Святослав.

— Чего же он — по Муромскому тракту? Глухие места там, недобрая слава у дороги той.

— Обошлось ведь. Давай спать, в дорогу завтра.

Купец улегся, но долго ворочался, не в силах уснуть. Меня сон сморил быстрее.

За четыре дня, погоняя лошадей, мы добрались до Нижнего. Увидев городские стены, купец привстал на стременах и заорал:

— Дома!

— Что же ты людей пугаешь?

— Дома ведь, своих увидеть хочется, давно не видел, с лета. Мы миновали посады, городские ворота. На улицах купца узнавали, чинно раскланивались. Купец кидал на меня быстрые взгляды — видел ли я, что с ним раскланиваются зажиточные горожане, оценил ли по достоинству?

Вот и дом купеческий. Именно дом, а не изба. Первый этаж из камня, второй — из толстенных бревен. Боюсь ошибиться, но, по-моему, из лиственницы. Коли так — сто лет простоит. Добротный дом.

Отворив ворота, купец заорал:

— Эй, кто там? Прими коней, хозяин возвернулся!

Из разных дверей высыпали слуги, взяли коней под уздцы, помогли Ивану слезть с седла. Он бы и сам мог, но это — проявление уважения к хозяину. На крыльцо выбежала запыхавшаяся жена, в руке — корец со сбитнем; сбежала по ступенькам, поклонилась до земли, поднесла корец мужу.

— Не мне давай, Лукерья! Гость у нас знатный, коему жизнью обязан. Ему сперва.

Лукерья поклонилась и протянула корец мне.

— Ох, хорош сбитень. Пряный, пьянящий! — Я выпил до дна и перевернул, показывая, что он пуст и я не держу на хозяина зла.

Лукерья бросилась мужу на шею. Из дверей посыпалась детвора, облепили Ивана. Шум стоял — как в школе на перемене. Ивана и меня провели в дом, в горницу.

Пока жена расспрашивала, что случилось, прислуга носила в трапезную угощение. Купец описывал мои «подвиги», не стесняясь. Стычка в корчме выглядела как бой с многократно превосходящими силами противника, а схватка с компанией недоумков за околицей села — как Мамаево побоище. Я аж сам заслушался, ей-богу: не был бы участником — поверил бы.

Лукерья бросала на меня восхищенные взгляды. Вот уж не думал, что Иван такой краснобаи. К чему бы такое красноречие? Не хотел ли он прикрыть свое ограбление и потерю денег тяжкими невзгодами, выпавшими на его долю? Хотя ранения у него и впрямь были серьезные: если бы не моя помощь, умер бы точно. Купец будто прочитал мои мысли, оголился по пояс, показывая едва поджившие шрамы на животе и плече. Лукерья залилась слезами.

— Ну будет, будет! Перестань слезы лить. Видишь — живой, что оплакиваешь? Свечку в церкви поставить надобно за спасение живота, да не одну. Юрия благодарить надо, я ему жизнью обязан, к тому же и денег ему должен.

Прислуга оповестила, что стол готов. Мы перешли в трапезную. И когда они только успели собрать такой стол? У меня глаза разбежались, слюнки потекли. Икра черная и красная, копченый угорь, балык осетровый, куры вареные и жареные, пироги с разной начинкой, и еще бог знает чего. Ну и, понятное дело, кувшины, большие и маленькие, с вином, пивом, квасом — на любой вкус. Видя мою ошарашенную физиономию, купец самодовольно потер руки:

— Небось, у князя в дружине так не кормили, кушай вволю.

Сев за стол, сочли молитву и приступили к трапезе. Вернее, приступила Лукерья и дети, мы же с Иваном накинулись на яства, как голодные волки на овцу: оказывается, Иван не только краснобай, но и едок еще тот. Я просто диву давался, как ему удается одновременно есть куриную ножку, откусывать балык, заталкивать в рот пирог и еще заливать в бездонную глотку вино. Это просто талант! Интересно, он и работает так же? Судя по дому, похоже на это.

Вот боец из него никудышный, трусоват, это я уже понял.

Дети наелись быстро и, спросив разрешения, выбежали из-за стола. Наше застолье продолжалось долго, до вечера. Уже животы полны, в рот ничего не лезет, но Иван настаивает — отъедайся! Когда меня от съеденного уже стало подташнивать, Иван поднялся, сыто отрыгнул, утер рот рукавом рубашки и пригласил за собой.

Мы расположились в его кабинете. Иван открыл сундук, достал мешочек с монетами, вложил мне в руки.

— За спасение мое, что труда своего не пожалел и денег из своей мошны. Кто я был для тебя? Незнакомый, безродный, грязный и раненый. Знай, в моем доме ты всегда найдешь кров и пищу.