Я хотела, чтобы он писал мне письма, звонил, отправлял по почте телеграммы, присылал цветы, признания в любви, поцелуи.

Я хотела, чтобы он говорил.

Да, говорил со мной.

Дарил мне слова.

Я хотела заразить его своими чувствами, перетянуть на свою сторону, где был шум и была жизнь; где были изобилие, излияние, слияние.

Порой плохие мысли проникают в чистоту молчания, как паразиты. А что если Жан по-прежнему будет заниматься любовью, не испытывая страсти, потому что он такой же, как все мужчины?

Я вздрагиваю.

Жизнь, если бы в ней существовало единство, проходила бы лишь в глубине моей души. Разновидность автаркии. Даже любовь к музыке, композициям Малера и мазуркам Шопена, покинула бы меня, чтобы оставить наедине с его молчанием. С этим сумбурным потоком хаотических эмоций — в котором, однако, тоже присутствовала своя музыка. Священная, духовная, легкая, классическая, современная, фольклорная, танцевальная, сценическая, камерная. Композиция, аранжировка, гармония, импровизация, переложение, преобразование. Мой сольный концерт может быть передан без всяких нот. Молчаливый человек — как книга, которую нужно написать.

Как преследование кого-то, кто все время прячется.

Занятие для мечтателя.

Я была мечтательницей, я отправилась на его поиски.

И втайне мне стало нравиться это путешествие, эта настойчивость, эта сосредоточенность на одной цели, отсекающая все остальные, эта нематериальность, которая спасала меня от посягательств времени.

Но я застряла на полпути.

Больше, чем любовь, мною завладела навязчивая идея, вопрос: есть ли метафизический выход из пустоты?

Возникла путаница. Но какая любовь может поддерживать свои силы при полном отсутствии знаков, которые ее пробуждают?

В чем же был ее источник? В опьянении.

Чтобы присоединиться к Жану, я должна войти в его молчание. Но что я знаю об этом слишком глубоком молчании? Ничего.

В сущности, я не понимаю, почему этот человек ничего не говорит. Я искала объяснений в книгах — у Дюрас[2]в «Los V.Stein», где Татьяна восклицает: «Ах, эти слова! Лучше помолчи! Слова таят в себе опасность!»; у Петера Хандке[3], у которого только молчаливый путник находит путь к себе; у Ларошфуко, для кого «молчание — самое надежное средство не бояться самого себя»; у психоаналитиков, чей метод включает в себя использование молчания. Жан обладал всеми этими разновидностями молчания. Молчание убежища, молчание бегства... Молчание соблазнителей, подлецов, трусов, застенчивых, закомплексованных, лентяев, грубиянов, тупых, глупых... Молчание ученых, сильных мира сего, посвященных, правителей — ни одно не было ему чуждо. Но ему были знакомы и высшие виды молчания: молчание философов, молчание, направленное против ухищрений и двуличности, которые содержатся в словах, в песнях и даже в музыке, уводящих нас от тревог бытия.

Все те области, в которых жило молчание, были его.

В чем-то я понимала Жана, сравнивая его с другими, но не могла понять полностью. Невозможно всецело понять другого человека.

Жан был настоящим образцом молчания мужчин — его палитрой, диапазоном. Все виды молчания были в нем. Он был величайшим коллекционером разновидностей молчания. И я уже не могла прочитать ни единой фразы, где содержалось слово «молчание», без того чтобы тут же не подумать о нем. Раньше я никогда не замечала, насколько молчание может быть выразительным, напряженным, красноречивым, полезным — в зависимости от разных ситуаций.

Полное понимание невозможно. Психоаналитики это знают и примирились с этим, пусть и не всегда в этом признаются.

Я не всегда понимала его молчание, но кое-что уловила и хотела бы сказать ему:

«Слова предают тебя? Ты сомневаешься, что они могут преодолеть расстояние между твоей мыслью и ее выражением? Ты не можешь их произнести? Когда-то твои нежные слова обернулись против тебя и причинили тебе боль, ты был пойман в западню слов, они вышли из-под твоей власти, они были испорчены, извращены, урезаны, обнажены, всеми услышаны, повторены, заезжены. Однажды твой секрет раскрылся, был всеми обсужден, разделен с друзьями и врагами.

Над тобой и твоей нежностью насмеялись. Ты разозлился на слова, и они стали твоими противниками? Итак, ты вступил в войну не с любовью, но со словами любви. Но внешне и то и другое выглядит одинаково, ты это знаешь? Если из-за противоречий между языком твоего тела и твоим молчанием я не смогу понять тебя, то однажды я уйду».

Но вот он позвонил, и я забыла все свои вопросы, все претензии; я сдалась.

Его голос преображал меня, его слова, даже самые обычные, звучали для меня как откровение, и горечь исчезала. Жизнь становилась простой и понятной.

Молчание заключает в себе притягательность извращения. Оно затянуло меня.

E-mail Идиллии Клементине

Я поклялась себе, что однажды смогу заставить этого типа заговорить! Я заставлю его болтать, как сорока, как консьержка, как завзятая сплетница! Он уже не сможет остановиться! Кроме шуток, иногда я ощущаю себя настолько неудовлетворенной, что так и слышу голос моего психоаналитика, спрашивающего: «Какова внутренняя схема возникновения одних и тех же сложностей?» Это один из тех вопросов, на который я пыталась ответить четыре года подряд, но безуспешно.

E-mail Клементины Идиллии

Я хочу, чтобы ты сэкономила на психоаналитике: у тебя никогда не было сердечных ран, еще со школьных времен ты всегда пользовалась успехом у мужчин, и вот ты воспользовалась появлением этого таинственного красавчика, чтобы узнать, что такое любовные переживания! Но это глупо — ты уже старовата для них! Это как болезни вроде свинки, скарлатины и ветрянки — ими лучше всего переболеть в детстве, лежа в кровати рядом с постером Гаррисона Форда.

Тебе всегда нравилось разговаривать в постели до трех часов утра, и я предсказываю, что твоя неудовлетворенность будет только расти! Идиллия, поверь мне, тебе лучше прекратить все это, пока не поздно! Не заражайся любовными страданиями — я знаю, что это такое, и могу тебе рассказать в красках!

Поль, мой юный коллега, принес мне свою диссертацию, о которой я почти сразу же забыла. Затем наш директор сообщил мне о своем близящемся уходе на пенсию и о том, как его это огорчает, потому что он еще «в полном расцвете сил». Все это мало меня трогало, я оставалась немой и безучастной, думая лишь об одном: побыстрее сесть в автобус и снова встретиться с Жаном — в молчании, как в прошлый раз.