Неужели у этого мужчины, такого великолепного, такого таинственного, с такими черными глазами, такое коротенькое заурядное имя?

— Жан — а дальше?

— Просто Жан. — Он устало вздохнул.

Я повторила:

— Жан — а дальше?

Потом, не удержавшись:

— Тебе на меня наплевать?

Он улыбнулся. Ему было на меня наплевать. Уж лучше бы я молчала!

Этот человек был таким загадочным, что я ожидала услышать имя из тех, что слышишь во сне.

Но я обманулась.

— Скажи мне что-нибудь... Мне нужно знать, о чем ты думаешь, здесь и сейчас!

Я избегала того, чтобы назвать его по имени — оно еще не стало для меня привычным. Кроме Жана де Лафонтена, Жана Расина и Жана д'Ормессона, других Жанов я не знала[1]. Никого из моих знакомых так не звали.

Он оставался совершенно бесстрастным, и я вновь толкнула его сжатыми кулаками.

Но что значили для него эти удары? Он был тверд, как камень, скала, бетонная глыба — и так же нем.

Почему он молчит? Почему не разговаривает? Может быть, его речь столь же банальна, как и его имя?

Слишком сильно нажимая на него, я рискую разочароваться. Итак, пусть тайна остается тайной.

Он с легкостью схватил меня за запястья и сжал их.

Я произнесла фразу, забытую со времен начальной школы:

— Ты злоупотребляешь своей силой.

Его губы слегка раздвинулись, словно он не мог сдержать усмешку. Затем, без всякого предупреждения, он поцеловал меня в лоб и быстро отстранился.

«Мерзавец!» — промелькнуло у меня в голове.

Вслух я сказала:

— Когда-нибудь ты заговоришь со мной, но я уже не захочу слушать!

Дверь за ним захлопнулась.

Ни шороха, ни шепота, ни разговора вполголоса, ни нежности, ни засыпания вдвоем, ни сигарет, лишь немного шоколада, приготовленного для него, грусть, накатившая волной, заставляющая меня беспокойно ворочаться с боку на бок — не слишком приятное ощущение...

Я еще раз повернулась, одурманенная, натянула на голову простыню, повторяя его жест, и снова оказалась под сводом палатки…

Простыни еще хранили его запах, и я вдыхала его. Он был особенным — кислород, углекислый газ; он пробуждал жизнь и гасил ее, давал надежду и отбирал — с каждым вдохом и выдохом.

Достаточно было бы поверить в него, в его благосклонность, чтобы начать засыпать. Но он не дал мне ничего, никак не утешил. Было бы слишком самоуверенно, оптимистично и наверняка опасно поверить во все, что бы он ни пообещал. Страсть непостоянна, неподконтрольна, а молчание полно ловушек, в которые я беспрестанно попадаю.

Он дал мне свободное пространство, и я заполняю его словами.

Если бы он заговорил со мной, я бы не знала, как это истолковать.

Он дал мне молчание,

Я — толковательница,

Обитательница,

Временная гостья,

Повелительница тишины.

Я живу в молчании, и молчание живет во мне.

До завтра — если захочешь, любовь моя.

E-mail Клементины Идиллии

Идиллия, а что если ты влюбилась в молчание?

Чертовски ловкий прием!

Но мне бы хотелось быть любимой по-настоящему.

Раньше мой муж был болтлив и влюблен.

E-mail Идиллии Клементине

Есть шанс, что в конце концов я начну все сначала.

Кроме невразумительного бормотания и нескольких нечленораздельных звуков за чашкой кофе, он ничего не произнес — ни одного слова из тех, что трогают душу и заставляют ее раскрыться. Ни одной фразы из тех, что влекут за собой другие, словно изгибы горной дороги.

Однако его молчание было загадочным, неведомым, беспокойным, обитаемым. В нем был трепет жизни.

Посторонние звуки — городской шум, людские голоса, звучащие на конференциях, в театрах, в кино, — заполняли ат мосферу, но не проникали сквозь невидимую преграду. Все это имело гораздо меньше смысла, чем молчание Жана.

Иногда кажется, что мужчина растворяется в своих словах. Жан полностью сосредоточен на себе, хранит свои мысли и оберегает свою тайну.

Мы не можем делать то, что хотим, с нашими жизнями: от мужчины не избавляются, как от слова в переводе, которое не имеет соответствия или точного определения или обладает разными смыслами. С Жаном произошло нечто обратное: я любила его именно за несоответствие, за некую нереальность, за отрыв от действительности. Жан был вдохновением; и я говорила себе, что в тот день, когда этот человек доверится мне, его слова путеводным огнем осветят мне дорогу и дадут ответ на все вопросы, остававшиеся без ответа со времен сотворения мира; откроют мне загадку мужчин, любви, тайны желания, жизни и созидания.

Он молчал как тот, кто знает.

Я меньше доверяла Клементине, потому что она не понимала его; нельзя понять Жана, если его не знать. Ее советы были как плохо подогнанный костюм — они ему не шли. Она не различала молчание скуки и молчание любви. Возможно, я не могла ни истолковать всю глубину его молчания, ни уловить след, который он оставлял, уходя. Это было молчание, похожее на молчание верующего в церкви, когда невозможно передать словами то, что он чувствует.

Жан пролил для меня свет на молчание мужчин. Я бы хотела вычертить тот странный путь, который так и не привел меня к источнику этого логического несоответствия... Может быть, зигзаг молнии?

Еще один удар этой проклятой молнии?

Поединок начался:

Я хотела смириться с молчанием Жана.

Хотела сломать его, заполнить его словами.

Мне больше нужны были слова, чем вздохи.

Я хотела, чтобы он забыл свои страхи, неврозы, все причины своего молчания.

Я хотела привить ему вкус к дурачествам, к болтовне, намыливанию, массажу, прохладной воде, сплетению влажных от пота тел, откровениям, нашептанным на ухо, словам любви, смешным и серьезным.

Я хотела, чтобы он сдался.

Я хотела услышать, как он называет меня «дорогая», «darling», «любовь моя», «кошечка», «Идиль», «Дидиль» — неважно какими прозвищами, пусть даже смешными, лишь бы они были.