являются надежной преградой для огня и есть глина для гончаров и вода для тушения пожаров. Гончарная слобода стояла выше других - на высоком зеленом берегу Москвы-реки за Яузой. Сверху открывался вид на всю округу. В садах и огородах по солнечному склону берега хорошо вызревали яблоки и кустовая ягода - смородина, малина, крыжовник. По осени с грядок собирали богатый урожай овощей. Но щедрость прибрежных холмов выражалась более в том, что хранили они красную вязкую глину. Из нее заяузские мастера лепили горшки, крынки, миски и кружки для всей Москвы, а также детские игрушки - свистульки, медведей и человечков, а в конце XV века стали делать кирпич для сооружения стен и башен Кремля*.

[* Кремлевские стены сооружены в 1485-1495 гг. Слово «кремль» от слова «кремень» - крепкий, древнее славянское слово, которое обозначает нечто крепкое, плотное, откуда возникли специальные значения «внутренняя городская крепость» и «твердая древесина».]

Среди бревенчатых избушек за Яузой высилась при Иване Калите самая первая в слободе небольшая дубовая церковка. Она была примечательна тем местом, на котором была поставлена: с этого обрыва над устьем Яузы, по преданию, князь Юрий Долгорукий обозревал лесистые места междуречья. И, восхитившись ими, повелел князь поставить на круто вздыбленном Боровицком холме «мал древян град».

Крепкая, словно спелый подсохший орешек, простояла дубовая церквушка на обрыве едва ли не триста лет. И простояла бы, наверное, еще столько же, если бы не ударила в нее огненная стрела. Сгорела она в ночи скоро и бездымно, «аки свечка воска ярого». Потому случившееся было растолковано не как беда, а как светлое знамение.

Собрали жители Заяузья деньги, но было их мало, и тогда богатый купец Савва Емельянов Вагин на свои средства построил новый храм - большой, благолепный, каменный. Поставили его во славу великомученика святого Никиты - верного защитника и покровителя каменщиков, гончаров, кузнецов. Алтарь был украшен великолепными иконами, на звонницу повесили голосистый колокол, а лучшие гончары изготовили для «своего» храма цветные фигурные изразцы. Выложили ими притвор и высокое крыльцо. Позднее построили еще три храма: Николы в Болванах, Косьмы и Дамиана и Богоматери Успения в Гончарах. С последней были связаны самые ранние воспоминания Вадима Мостовикова. Трехлетним ребенком его подносили к иконе Богоматери возле входа в храм. Это было, наверное, во время Крестного хода. Цветные блестящие изразцы, обрамлявшие икону, переливались от света темно-красной лампады, которая рдела в полутьме, как некий таинственный неувядаемый цветок…

В последней четверти XVII века фигурными цветными изразцами в виде пояса украсили заяузские гончары храм Василия Блаженного. На изразцах была выполнена надпись о его построении. Однако спустя восемьдесят лет, в царствование Екатерины II, архитекторы сняли изразцы, чтобы восстановить первоначальный вид отделки храма Покрова. Об этом рассказывал Вадиму в детстве его дед Никита Калистратович - архитектор, знаток русской старины и большой патриот Москвы.

Еще до гимназии как-то привел он маленького внучка к кремлевским святыням. Когда они приблизились к Спасским воротам, велел Вадику снять картузик и произнести с выражением заблаговременно заученный стих Федора Глинки:

Город чудный, город древний,

Ты вместил в свои концы

И посады и деревни,

И палаты и дворцы!

Кто Царь-колокол подымет?

Кто Царь-пушку повернет?

Шляпы кто, гордец, не снимет

У святых в Кремле ворот?!

У ворот Спасской башни Никита Калистратович всегда обнажал свою седую голову и широко, истово крестился на большую икону Спаса Нерукотворного, вправленную в кирпичную кладку

древней башни над воротами со стороны Красной площади.* Старик верил, что эту и другие кремлевские башни воздвигали его прямые предки Мостовиковы. А может быть, кроме того, вспоминался ему в те минуты такой же далекий торжественный день, когда его самого - кудрявенького, лобастенького Никитушку - привел к святым вратам богомольный дед Кузьма по прозвищу Певчий.

[* Икона Спаса Нерукотворного не сохранилась. Место, где она была, хорошо видно. Ранее башня называлась Фроловской, так как неподалеку была расположена церковь Фрола и Лавра. Спасской башня названа по указу царя Алексея Михайловича от 16 апреля 1658 года в связи с иконой Спаса Нерукотворного. Тогда же царь повелел всем проходить в ворота ее с обнаженной головой и только пешком.]

Каменщик Кузьма Демьяныч - первый в древнем роду Мостовиковых, о жизни которого Вадиму Борисовичу известно что-то определенное.

Кузьма Демьяныч был простым каменщиком, писать и читать не умел, а слава его гремела едва ли не на всю Москву: обладая редким приятным голосом, он пел во время престольных праздников в церкви Никиты за Яузой. За то и прозван был Певчим.

Работы после великого пожара московским каменщикам хватало. Образовались артели из лучших умельцев, состоявших в близком и дальнем родстве. Среди каменщиков Мостовиковых вместе с шестью братьями находился и Кузьма Певчий.

Чего им только не приходилось строить. И огромные казенные здания, и дворцы, и купеческие конторы в Китай-городе, и благолепные церкви.

Строили они и Храм Христа Спасителя, что на берегу реки Москвы, близ устья ручья Черторый…

Однажды в детстве, когда Вадим стоял на обрыве неподалеку от устья Яузы вместе со своим дедушкой Никитой Калистратовичем, дед начал свой очередной «урок» истории города Москвы.

- Юрий Долгорукий был четвертым сыном Владимира Мономаха - последнего воистину великого князя Киевской Руси. Он получил в наследство далекое от Киева, малолюдное Залесье -глухой лесной край, лежавший за Окой. Здесь, по нашей реке, проходил южный рубеж Ростово-Суздальского княжества.

Князь возвращался с похорон отца в начале лета 1125 года. Обратный путь его дружины из Киева в Суздаль проходил по Днепру до Смоленска, потом по нашей реке до этого места. Внизу, где теперь дымятся бани, уставшие воины Юрия заночевали. Им осталось проделать остаток пути - проскакать по берегам Яузы,

Клязьмы и Нерли. А там уже Суздаль, стольный град, родной дом. Было тепло, воины, сняв тяжелые кольчуги, искупались в реке и спали на траве. Тут же бродили расседланные кони.

На рассвете князь проснулся первым. Вышел из шатра и поднялся сюда, на обрыв в устье Яузы, где сейчас стоим мы с тобой. Всходило солнце из густых дремучих лесов, пели ранние птицы, туман поднимался над серебряной гладью широкой реки. А там, на большой излучине, виднелся круто вздыбленный темно-зеленый холм, поросший вековыми кондовыми* соснами, - Боровицкий холм!

[*Кондовые - из плотной, прочной и с малым количеством сучков древесины, выросшей на сухом месте - на холмах в бору.]

Дед прикрыл глаза и вздохнул так глубоко и жадно, словно воздух окрест все еще был наполнен изначальным ароматом