***

Я не хотела идти на похороны. Мое горе было интимным, сокровенным… Только моим. Но не увидеть в последний раз его я не могла. Поэтому, одевшись как можно неприметнее, я стояла в сторонке у цветочного магазина. В витрине отражался заплаканный подросток. И нету, ну нету уже, кажется слез. Выжато! А они все равно откуда-то изнутри льются, звенят на ладонях. Голова гудит, организм пытается спасти ситуацию, напоминая о физической боли.

Время будто застыло, сколько я так стояла, не знаю. Как нарочно, всплывали воспоминания – мысли о том, чего никогда больше не будет. Никогда – страшное слово.

***

Он был сильный, твердый, со словами цвета слоновой кости, с чуть прохладной нежностью в крупных руках, с широкой спиной, которая от всего закрывала… Он был полон жизни, планов, желаний… С запахом кофейных зерен, газет, дорогой одежды, Москвы, моего тела… Он был мой. Он был Я.

***

Надо было сменить обстановку. Ноги вели на те самые «наши» улицы, белье дома катастрофически знакомо пахло, а в холодильнике все еще стоял его йогурт… Больше всего ранят именно такие маленькие находки. Села на «Сапсан» и поехала в Питер.

Я шаталась по городу бесцельно – волочилась по одной улочке, по другой… Иногда сидела на ступеньках у воды, рассматривала грязную речную гладь. А вокруг жизнь, катера и свадьбы. Жизнь кипела и неслась вперед без него так же, как и с ним. Ничего не поменялось, не стало серым. Кроме моих глаз. А мне казалось, все вокруг должно застыть.

Сгребла бумажный стаканчик с кофе и никотиновую пачку и пошла дальше лунатить. Словно по карнизу. Аккуратно сбоку по узкому тротуару. Вдоль и поперек. Влево, вправо и назад. Но не вперед. Туда нельзя. Туда не умею. Боюсь.

***

Он излучал животный магнетизм. Я часто ловила на себе завистливые взгляды красивых женщин, когда мы сидели в ресторане или гуляли по ночной Москве.

Я так его люблю… Как же так вышло? Что я так быстро полюбила его. Что я так быстро потеряла его.

Пять выстрелов в спину. В спину. Наверно, Он хотел бы видеть лицо своего убийцы. Он бы хотел принять эти пули в грудь.

***

Тем вечером я решила никуда не ходить. Нескончаемый промозглый дождь, свист ветра, обычное питерское лето. Купила в магазине под домом виски, забралась с ногами на подоконник и курила тихо в форточку, для фона включив телевизор. Экран вспыхнул синим пламенем и впустил в комнату стройную ведущую в желтом пожеванном платье: она сжимала бумажку и о чем-то заговорщически трещала. Наверно, я бы и дальше воспринимала ее как дурной фон, если бы не увидела свое фото крупным планом и не услышала:

– …В ходе следствия не установлена причастность Людмилы Денисовой, однако давайте признаем, что все указывает именно на нее.

Что!? Это шутка такая?! Я почувствовала, как холодеет моя голая нога, а тело начинает медленно потряхивать. Я повертела головой, сжала сильно веки, разжала… Может, я сплю?.. Но нет. Когда спишь, сигарета не обжигает пальцы. Я долго пристально смотрела в голубой экран, потом медленно сползла с подоконника, заела оцепенение таблетками…Мои новые маленькие друзья последнее время всегда помогали мне забыться. Весь мир начал звенеть мне в уши. Это было последней каплей. Запотевшее окно, стены комнаты, пол, подоконник, сплошной истошный звон и вибрации, которые передавались внутрь меня и катались волнами, прибивая тело то к одному берегу, то к другому. Я не заметила, как выскочила в одной майке на улицу и побежала, разбивая пятки об асфальт… Мимо всех, мимо пустоты. А потом упала… Небо сделало кувырок, потом земля, и очнулась я уже в больнице.

***

Теперь я знаю, как проходит нервный срыв. Полуголая женщина несется по улицам, звеня босыми пятками. Именно так.

Ну вот, кажется, уже обед.

Я оттянула нижнее веко вниз и скорчила шуточную рожицу, после развернулась и пошла, шаркая тапками по ядовитому полу.

– Денисова! – крикнула медсестра. – Тебе специальное приглашение нужно? Давай скорее! Красотка… Тоже мне…

Сегодня в курилке, благо курить еще не запретили, мы спорили с хохлом Валерой о любви. Он лечится тут от алкозависимости, а я от безумия– два прекрасных собеседника. Но в итоге мы так и не пришли к общему знаменателю, спор перерос в скандал, после чего и мне и ему всадили больнючий укол. Так что я теперь лежу то на одном боку, то на другом, и молча.

Стараюсь не думать обо всем, что приключилось со мной. Иначе начинает сильно болеть голова. Эти новые больничные таблетки позволяют очень разумно рассуждать, расставлять все по полочкам без лишней драмы, надо будет свистнуть пару, когда меня выпишут… Так вот, легче думать, что я просто перепила антидепрессантов. А что… Я еще и меняла их, экспериментировала, и от этого иногда были глюки, казалось даже изредка, что ауру у людей вижу. Не цветную, нет, просто как дымка вокруг. В общем. Он был, а я есть здесь и сейчас, и мне надо поправляться… Раз в неделю со мной беседы проводит очень симпатичный врач, а еще в столовой дают такое чесночное масло… Мажешь его на черный хлеб, и он светится божественным светом, хор мальчиков-кастратов поет «аллилуйя». Это масло разделило мою жизнь на До и После… Теперь не смогу воспринимать черную горбушку без него…

***

Так и вижу себя со стороны, звучит музыка группы «Пятница»… Молодая девушка удаляется, слегка пошатываясь. Она пока даже не представляет, что самое интересное впереди. Не будем ее беспокоить. Пусть набирается сил.

Часть 2

Я сидела на подоконнике и смотрела на питерский двор. В углу слева под черным выходом из продуктового магазина лежал бомж в огромном ватнике, рядом у его ног – верный пес, в углу справа была помойка, там под моросящим небом копошились рыжие коты. Кажется, я полюбила этот город окончательно, особенно его узкие подоконники. Я так сидела час, два, не меняя положения. У меня затекла левая нога, но почему-то было важно не менять позу… Где это рождалось? В голове или где-то вне меня, а потом капало сверху? Я смотрела, как мой двор медленно синеет, заворачиваясь в ночь, словно в темную подарочную бумагу. Почему-то ближе к ночи обостряются воспоминания. Ржавая кровь бежит, несет их к сердцу, и от него, и опять к нему. Он, Он, Он. Он – моя жизнь в прямом смысле этого слова. Я ведь без него