Лес висельников

Оторванные головы, что снимали с веток декоративных деревьев прибывшие криминалисты, смотрели на мельтешащих вокруг людей с тупым бараньим выражением в стеклянных глазах. Прямо как те, что Арман оторвал спецгруппе, которая должна была его «нейтрализовать» после бойни в квартале Пруитт-Айгоу. Конечно, квартал, изначально спроектированный как социальное жилье, превратился в гетто для нищих уже в шестидесятых годах прошлого века, в семидесятых его объявили зоной бедствия официально, а в семьдесят втором была снесена первая многоэтажка. Официально жители дома были расселены, и только сам Арман, Крис и полиция знали, что всех их вырезали, как скот на ферме.

Пруитт-Айгоу перестал существовать полностью к середине десятилетия, но Арман помнил лицо каждого, кого в ту ночь отправил на тот свет. Сожаления не появилось и спустя годы, но службу-наказание в департаменте он нес без каких-либо возражений. Служить было еще три пожизненных срока, и каждые пять лет, чтоб не вызывать толков среди служащих, его переводили в другой отдел под разными именами.

Головы разложили по пакетам, и Арман, исследовав всю террасу на крыше, спустился вниз. Кроме запахов владельцев дома и прислуги он наткнулся только на один, мельком, еще до прибытия специалистов, и тот был человеческий, отчего становилось еще страннее.

Вивьен сидел в гостиной, давал показания бесцветным голосом и без единой эмоции на лице. На вопрос, где находился последние два часа, ответил, что трахался.

— Кто-то может подтвердить ваше алиби?

— Конечно. Господин полицейский. У нас с ним секс по пятницам. Воскресенье и понедельник пока свободны, вакансия открыта.

Детектив повернулся к Арману, стоящему у него за спиной, и тот пояснил:

— Я могу подтвердить его алиби, как и весь персонал и посетители ресторана, где мы ужинали. Он проходит свидетелем по другому делу.

Видимо, Вивьен заметил, что детектив пялится на него, как на экзотическое животное в террариуме, и потому ответил в подобном духе. Арман догадывался, что это маска безразличия, для чужих, но только пока Вивьен не очутится один. Оставлять его одного было опасно, но необходимо — он должен был пережить свою утрату. Сам Арман однажды не смог.

Клининговая бригада работала до утра, отмывая дом и проводя химчистку ковров, штор и мебельной обивки. Вивьен ходил из комнаты в комнату, следил за тем, как кислородный отбеливатель разъедает засохшие пятна на креслах, и ни о чем не думал. Когда за рабочими закрылась дверь, он повернул ключ в замке, прошел к себе в спальню и лег, не раздеваясь. Пролежал весь день и всю ночь, глядя, как постепенно то темнеет, то светлеет за окном, потом сел и покосился на панно с сухоцветами, за которым располагалась тайная ниша, где лежало оружие, банкноты на случай, если счета заморозят, документы и нераспечатанный пакет первосортной дури, за которой приходил господин полицейский и которую так и не забрал.

Боль в груди имела не физиологическую природу, ее не заглушили бы обезболивающие и антидепрессанты, поэтому Вивьен снял панно, нащупал выступ в стене и, когда сдвинулась панель, вытащил из ниши завернутый в бумагу пакет. Можно было и не пить, но после «пыли» сушило носоглотку и свербило в носу, поэтому он плеснул в стакан отцовского элитного пойла и сел на диван в гостиной. Здесь еще пахло отбеливателем и моющими средствами, человек бы не почувствовал, но Вивьена мгновенно затошнило. Пришлось открыть окна.

Охватившая все его существо эйфория была похожа на сладкий сон из детства, на полет, она прилипала к рецепторам иллюзией счастья, вычеркивая из мыслей все, что было и будет. Но с каждой новой «дорожкой» его накрывало все слабее и отпускало быстрее, в конце концов он, высыпав все содержимое пакета на стол, уронил туда лицо и вдохнул так глубоко, что забыл выдохнуть и закашлялся, размазывая по щекам слезы удушья. Или они были не от удушья, может быть, он не выдержал и пустил сопли, как ребенок, — трудно было сказать в тот момент.

Пустой дом дышал в затылок. Казалось, сейчас пройдет мимо служанка с ужином для отца или Глор заорет сверху, разговаривая по телефону. Ощущения, что семьи больше нет, не появлялось, хотя он и видел расчлененные тела. С матерью было проще — она давно болела, все знали, что конец близок и неотвратим, готовились к тому, что однажды она не проснется. А тут такое — резкое и острое, как ножевое ранение, и не ждал, а получил. О том, что чувствовали отец с братом перед смертью, он не хотел думать, блокировал обрывки рассуждений, пробивающихся сквозь пелену делириума, но все равно думал, не в силах прогнать их. Мысли грудились на ветках, как забытые висельники, тянули к нему костлявые руки и пытались выдавить из пергаментного горла человекоподобные звуки. Не получалось. Где-то с краю этой чащи висельников маячила тень банши и слышался волчий вой. И звон церковного колокола, всколыхнувший глубинные эмоции — страх и злость, которые поднялись над лесом черной тучей и заволокли небо.

В тело вонзились иглы, залезли под ногти и, кажется, в самые слезные протоки, и Вивьен забился, задыхаясь теперь по-настоящему.

— Если ты еще раз вмажешь мне, — услышал он рядом, — то я оставлю тебя тут до утра.

***

От ужина Арман отказался.

— Господин не в настроении? — заметила Гретхен.

— Проще посчитать дни, когда оно было. Постелешь мне? Давно не лежал на кровати.

Гретхен притащила в спальню две маленьких подушки из гостиной, откинула тяжелое верхнее покрывало и расправила одеяло — господин нечасто просил о таком, а она питала особую нежность к старым человеческим привычкам, будь то сон в постели или вечерние прогулки до булочной. В ней Гретхен всегда покупала ржаной хлеб и кормила им уток в парке.

В кровати Арман пролежал, как обычно, без сна до рассвета, а вечером посетил отдел и убедился лично, что дело об убийстве передали в другое подразделение.

— За особняком Моро установлено наблюдение, — сказал шеф. — Если целью преступника была вся семья, то это вдвойне необходимо.

— Если целью была вся семья, то он вернется, когда наблюдение снимут. Через месяц или год — не имеет значения.

Арман выждал положенные три дня скорби, принятые в