Среди них были письма, касающиеся обороны страны, и письма, имеющие жизненно важное значение для национальной безопасности. Были письма и менее значительные, например, счет стекольщика за вновь вставленное оконное стекло, которое было разбито порывом ветра по недосмотру одного из чиновников, небрежно закрепившего оконные крючки.

Были там и просто всякие отношения, заявления, просьбы и проекты, которые пересылались начальнику управления или министру обороны. На некоторые письма мог ответить начальник отделения. А были и такие письма, которые полагалось оставлять вовсе без ответа и возвращать отправителю — после того, как на них проставлялись входящие и исходящие номера и делались всякие регистрационные пометки.

В распоряжении чиновников имелся специальный код — целая система условных обозначений и иероглифов, которые начальник наносил красным или синим карандашом. Для посвященных они служили ориентиром, определявшим дальнейшую судьбу письма.

Весь этот сложный механизм объясняет, почему письмо, адресованное в 14-й отдел военного министерства, некоторое время просто лежало без движения, а затем уже подверглось известной процедуре, которой не может избежать ни одно письмо, прежде чем его прочтут и ответят на него.

На следующий день после исчезновения Теодора Амстеда с ранней утренней почтой прибыло письмо, адресованное лично начальнику отделения. Благодаря этому обстоятельству оно попало в руки адресата значительно скорее, чем другие письма, прибывшие вместе с ним. Но вследствие своеобразной и незыблемой системы обработки почты понадобилось все же около недели, чтобы письмо попало к начальнику и было прочитано им.

Не приходится сомневаться, что содержание письма произвело на начальника ошеломляющее впечатление. Голос его звучал хрипло, когда он вызвал Дегерстрема в свой кабинет и предложил ему сесть.

—      Случилось нечто... нечто неслыханное и постыдное! Происшествие, которое может запятнать честь нашего отделения и даже всего министерства в целом!

Дегерстрем напряженно слушал.

—      Я считаю своим долгом поставить вас в известность об этом. Тем более что, по-моему, такой вещи все равно не скроешь. Господин Амстед умер!

—      Умер? Неужели?

Дегерстрем, естественно, прежде всего подумал о том, что, когда начальник отделения достигнет установленного возраста, первым кандидатом на его место будет он, Дегерстрем. В отделении все терпеливо ждут, когда время, наконец, возьмет свое. Только на время и можно рассчитывать, мечтая о продвижении по служебной лестнице.

—      Амстед умер постыдным образом. Он покончил с собой. Вот у меня в руках письмо, которое он адресовал лично мне и в котором он пытается изложить причины, толкнувшие его на этот шаг. Он прежде всего уведомляет меня о том, что в отделе его больше не увидят. Ключи от его шкафа и от ящиков письменного стола находятся у него на квартире. А то, что он счел нужным доложить министерству о своем намерении, вызвано особым способом самоубийства, который он избрал: вероятно, не представится ни малейшей возможности опознать его останки. Оп, оказывается, сам взорвал себя на воздух, набив взрывчаткой не только свои карманы, но и шляпу и даже рот...

—      Значит, он и есть тот самый, который на Амагерском полигоне...

—      Да, именно. Это о нем столько болтают газеты. А теперь и наше отделение будет замешано в это скандальное дело.

—      Боже милостивый!

—      Да, больше ничего не скажешь!

—      Как это ужасно!

—      Еще бы!

—      А его несчастная семья...

—      Да!

—      Ужасно!

—      Да. Но вы послушайте дальше. Амстед поручает мне известить о происшедшем его супругу и просит сделать это возможно деликатнее. Что касается мотивов его поступка, то он может только сообщить, что его супружеская жизнь тут ни при чем и что вообще никакой любовной подоплеки в этом деле нет. Его самоубийство — лишь результат личной неудовлетворенности своей работой и тем, что его способности не нашла надлежащего применения.

—      Что? Неудовлетворенность работой? Работой здесь, в нашем отделении? Но разве возможно, чтобы эта работа кого-нибудь не удовлетворяла?

—      Вы правы, это совершенно непостижимо. Никто не подозревал даже, что Амстед недоволен своей работой или хоть в какой-нибудь мере имел основания для недовольства. И все же он пишет в этом — если можно так назвать его — предсмертном послании, что его жизненные запросы не удовлетворены.

—      Совершенно непонятно!

—      Да.

—      Может быть, он спятил?

—      Что ж? Пожалуй, есть некоторые основания предполагать, что Амстед совершил этот отчаянный поступок в состоянии психического расстройства.

—      Ну, конечно, только так и можно все объяснить. Он просто заболел.

—      Но какая тяжелая форма психического заболевания! Очень тяжелая! На меня ложится теперь печальный долг сообщить уголовной полиции о получении письма, Я считаю необходимым сделать это по телефону. Все, что произойдет в дальнейшем, — это уже дело полиции. Увы, нам не приходится рассчитывать на деликатность прессы, что было бы для нас весьма желательно. Боюсь, что все министерство и в первую очередь наше отделение окажутся втянутыми в это трагическое происшествие. Поэтому-то я и считаю своей обязанностью заранее подготовить вас к этому.

—      Какая жалость! Ах, какая жалость!

Дегерстрем сделал было вид, что он порывается уйти и поскорее передать потрясающую новость сослуживцам, но начальник задержал его:

—      Есть еще одно обстоятельство, которое мне хотелось бы довести до сведения всего личного состава отделения. При создавшемся положении не может быть, естественно, даже и речи о нашем официальном участии в похоронах Амстеда. Если бы кто-либо из чиновников пожелал в той или иной форме отдать дань уважения памяти покойного или выразить соболезнование его осиротевшей семье — в виде венков, цветов или других знаков внимания, — то он может это сделать только в сугубо частном порядке. Отделение как таковое не примет в этом участия. Равным образом в отделении не должны иметь места какие-нибудь денежные сборы или тому подобные мероприятия.

Глава 6

В квартиру фру Амстед позвонил человек в спортивной куртке, с велосипедными зажимами на брюках. Нетрудно было догадаться, что это агент уголовной полиции.

—      Прошу прощения, фру! Я, к сожалению, вынужден потревожить вас: расспросить о прискорбном событии...

—      Ах, да, конечно. Заходите. Но вы понимаете... я так расстроена. То, что свалилось на нас, — выше человеческих сил. А теперь еще и полиция!..

—      Я, разумеется, понимаю, как это тягостно для вас. И постараюсь сократить свой визит, насколько возможно.