– Какое там! Отец окончил только два класса, мать была неграмотной. Армия меня привлекала, это было престижно. Отец, правда, отговаривал. Он говорил: «Сперва получи нормальное образование, а там видно будет». И в 1938 году я стал учителем начальной школы. И поэтому военкомат освободил меня от обязательной воинской повинности. Я преподавал неделю, но тут вдруг вышел приказ, и меня призвали в армию. Вот-вот должна была начаться война. Где-то восемь месяцев я пробыл в учебке, а потом поступил в военное пехотное училище во Владивостоке.

Павел Косенко. Москва, 2009 год.

(Фото Ивы Зимовой)

– Вы говорили, что служить в Советской армии считалось престижным. Тут играла роль идеология? Ваши родители были коммунистами?

– Еще чего! Я уже говорил, что родители не получили образования, какой уж там коммунизм! Они воспитывали нас по совести – учиться и честно трудиться. Вот и все.

– Вы сами были членом компартии?

– Да. Я был пионером, потом комсомольцем, а когда я окончил военное училище и прошел испытательный срок, то в 1940 году стал членом коммунистической партии. У меня до сих пор сохранился партбилет. Я его не выбросил и так никому и не вернул.

– Значит, вы не сомневались, вступать ли в компартию? Советский Союз приходил в себя после жестоких сталинских чисток 1930-х годов, да и в начале и на протяжении войны методы советского руководства вряд ли можно назвать образцовыми…

– Кое-что из этого я, конечно, помню, но я жил довольно изолированно. На Дальнем Востоке я главным образом выполнял задачи при штабе. Я вручал приказы, мы составляли карты и схемы боевых действий, так что я не был непосредственно связан с фронтом и солдатами. К тому же тогда я был всего лишь капитаном.

– И все-таки Вы должны были видеть, что происходит вокруг. Вы родились на Украине, где в 1930-х годах Сталин устроил Голодомор. Совершались и другие зверства. Никто из членов вашей семьи не умер, не был казнен и не погиб в лагерях?

– Нет, никто. Конечно, я помню 1930-е годы, но ни нашей семьи, ни наших родственников это не коснулось.

– Когда вы позже услышали о том, в каких преступлениях повинен сталинский режим и сколько жертв на его совести, какое это произвело на вас впечатление?

– Вы имеете в виду Хрущева и его критику Сталина? По-моему, Хрущев поступил неправильно. Он сам был замешан в этих делах. Конечно, ему нужно было сказать правду, но без эмоций и без того развала, который за этим последовал. Ведь он сам принимал в этом участие.

– Я вас не вполне понимаю. Что изменится от того, в какой форме Хрущев впервые назвал сталинские преступления своим именем? Ему не следовало этого делать? Или, по-вашему, этих преступлений вообще не было?

– Я лично при этом не присутствовал и не знаю, как это происходило. Много чего говорят…

– Но ведь сегодня существуют учебники, есть конкретные имена жертв террора, данные «Мемориала» и другие свидетельства… Вы им не верите?

– Как бы вам это сказать: верю, не верю… Что касается лагерей, то они существовали, тут сомнений нет. Это просто часть нашей истории. Но другой вопрос, кто в них сидел и как там оказывался. Мою семью это никак не затронуло. Возможно, лагеря были нужны. Благодаря лагерям Советский Союз совершил огромный скачок. За две с половиной пятилетки он достиг невероятного прогресса и одержал победу во Второй мировой войне. Сегодня много спекулируют на тему, что случилось бы, будь все по-другому. Да только проблемы есть везде. В России у нас уже двадцать лет как новый строй, демократия, а все у нас что-то не ладится. С прошлым ничего не поделаешь. Да, при Сталине умирали люди – а разве сейчас не умирают?

– Но это же нельзя сравнивать – по числу людей, способу, обстоятельствам. Это совершенно разные вещи.

– Для меня нет. При Сталине было безопасно. Не было такого, чтобы вас кто-то ни с того ни с сего застрелил на улице. А сегодня это обычное дело. Оценивать можно по-разному.

– Но на совести у коммунистического режима гибель миллионов невинных людей, казненных без суда и без возможности защищаться.

– А вы их видели?

– Я не видел, но ведь есть же доказательства, свидетельства, документы.

– Ни казней, ни документов я не видел. И не хочу видеть.

– Кем же тогда для вас является Сталин?

– Мое отношение к Сталину не изменилось: это был наш Верховный главнокомандующий, под руководством которого мы одержали победу во Второй мировой войне. Мы завоевали победу не только для советского народа, но и для народов Европы и всего мира. Для меня это самое главное. Любая война и любой исторический этап имеют свои положительные и отрицательные стороны, успехи и неудачи. Короче говоря, это история. Сегодняшние дискуссии о Сталине меня не волнуют и не беспокоят.

Подготовка к вторжению

– Начало вашей военной карьере положила война. Как вы в 1968 году попали в Чехословакию?

– Я прошел всю военную иерархию: командовал взводом, ротой, батальоном, полком, дивизией, служил в Главном штабе сухопутных войск в Москве, а в 1964 году меня назначили командиром мотострелковой дивизии, входящей в состав Группы советских войск в Германии. Оттуда нас в 1968 году отправили в Чехословакию.

– Что вам было известно о Чехословакии?

– До 1968 года я там никогда не бывал и не посещал ее даже во время пребывания в ГДР; мне было некогда. Я не мог просто так бросить дивизию и поехать на экскурсию. У нас была куча работы – мы тренировали солдат в стрельбе, в управлении боевыми машинами и т. п.

– У вас было хотя бы общее представление о том, что происходило в Чехословакии в 1960-х годах?

– Никто из нас, военных, этим особо не интересовался. Все это была политика. Но в начале 1968 года и мы начали понимать, что в Чехословакии что-то происходит. На крупных военных учениях в Карпатах командующий армией сообщил нам, что в Праге набирают силу контрреволюционные элементы.

– Когда стало ясно, что ввод войск в ЧССР неизбежен?

– С приближением лета. В начале июля я уехал домой в отпуск. Через пару недель мне в Москву пришла телеграмма, чтобы я немедленно возвращался в свою часть в ГДР. Я позвонил в дивизию – хотя мы и не могли говорить открыто, но я понял, что события начинают разворачиваться.

Тогда я сел на поезд и через два дня вернулся в свою часть, которая уже была приведена в состояние боевой готовности. Потом еще какое-то время ничего не происходило, но в начале августа 1968 года меня вызвал главнокомандующий Группой войск в Германии, генерал Кошевой[28]. Мне сказали, чтобы я взял с собой карту. Когда я вошел в кабинет генерала, Кошевой поднялся мне навстречу, поздоровался и сказал: «Так, Косенко, карту на стол!» Я положил ее на стол, и он лично начертил мне на ней маршрут, по которому я должен был пройти со своей дивизией в Чехословакию, и отметил места, которые я должен был занять.