Не издавая ни единого звука, мы смотрели, как белый кролик проскакал до учительского стола и спрятался за сумкой Маргариты Романовны.

Первой вскочила Полина. Она бесшумно отодвинула стул, опустилась на колени и поползла к столу. Следом за ней двинулись Макаров, Дима Крупецкий, Саша и Яна… Даже я не удержалась! Макаров осторожно протянул руку. Он уже почти схватил кролика, но в последнюю секунду зверёк увернулся. Прыжок – и он уже в коридоре.

Мы ползли следом за кроликом – очень быстро и очень тихо. Никто не говорил ни слова, все только пыхтели. У раздевалки кролик остановился, чтобы обнюхать потерянную варежку, и Саша почти поймала его. Почти! Я даже не поняла, как он умудрился от неё удрать. Это был не просто Неразменный Кролик. Это был Неразменный Неуловимый Кролик. Он вёл нас по школьному коридору, и бросить его мы уже не могли: каждый раз нам казалось, что ещё секунда – и мы его схватим.

Вот кролик проскакал за скамейкой, юркнул под батарею. Я почти достала его, но мне помешал чей-то ботинок. Такой знакомый ботинок – чёрный, с жёлтой строчкой. Анька недавно выпросила себе такие же. Я подняла голову. На подоконнике сидел… Герман.

Наверное, удобно прятаться на этаже младших классов, если прогуливаешь урок. Здесь тебя точно никто не станет искать. Я встала и осторожно дотронулась до его плеча. Герман отвернулся от окна и удивлённо уставился на меня.

– Привет.

Я даже не знала, о чём говорить. Зачем я его позвала? Он смотрел на меня и молчал. И я вдруг поняла, что нужно делать.

– Герман, это я сама…

– Что сама?

– Ну… Сама испекла тот кекс. Я Аньке даже не говорила об этом.

– И зачем ты это устроила?

– Хотела, чтоб вы помирились. Она тогда по телефону с тобой ругалась, а потом плакала… А мне её жалко…

Герман хмыкнул. Вдруг он сейчас уйдёт? Я ведь должна всё объяснить…

– Ты не знаешь, она теперь заболела. Даже не встаёт. У нас вчера доктор был…

– Что случилось? – заволновался Герман.

Ага! Теперь он уже не сидел с лицом взрослого, которого заставляют выслушивать глупости первоклассницы. Как же назвать её болезнь? Ведь не скажешь, что у неё сильная простуда и ужасные сопли, так что она не может нормально дышать. Надо придумать что-нибудь красивое и печальное. Она тоскует, грустит, чахнет… Точно!

– У неё чахотка.

– Что-о-о?!

– Чахотка, – печально повторила я. – Доктор сказал, это очень серьёзно, папа даже дежурство своё отменил… Чтобы… ну, ты понимаешь… быть рядом.

Герман с ужасом смотрел на меня. Он совсем растерялся. И тут я услышала сердитый голос:

– Кажется, я ВСЕМ сказала сидеть и ждать. Или ты особенная?

Маргарита Романовна! Я даже не слышала, как она подошла. Кроме нас, в коридоре никого не было – ни кролика, ни тех, кто за ним гонялся.

– Тебе что, на урок специальное приглашение нужно?!

– Нет, – прошептала я.

Я плелась за Маргаритой Романовной, и мне хотелось, чтобы дорога до класса была бесконечной. Наверное, она будет меня ругать до весенних каникул… И тут я вспомнила, что забыла сказать Герману одну важную вещь. Я покосилась на учительницу. Сжатые губы, нахмуренные брови. Больше, чем сейчас, она рассердиться не сможет. Всё и так плохо. Значит, можно зажмуриться, набрать побольше воздуха и заорать на весь коридор:

– А ещё доктор сказал, что ей витамин С очень ну-у-у-у-ужен!

К сожалению, в День всех влюблённых никто не отменяет уроки. И домашку тоже приходится делать. Хотя мне кажется, что математика и любовь несовместимы!

Я лежала на полу и решала примеры. Анька спала. Из-за насморка она так ужасно храпела и хрюкала, что я всё время сбивалась и писала неправильный ответ.

Вдруг Ветка радостно залаяла. И сразу же раздался звонок. Может, это мама раньше вернулась с работы? Я помчалась в прихожую, распахнула дверь.

На пороге топтался Герман.

– Жень… можно я к Ане пройду? Пожалуйста! Я на минуточку!

Не дожидаясь, что я скажу, он скинул отсыревшие ботинки и помчался к нашей комнате.

– Хр-р-р-хлюп, – послышалось за дверью.

– Что с ней? – с ужасом спросил Герман.

Анька лежала на спине и страшно храпела. Наверное, бедному Герману показалось, что это предсмертный хрип.

– Хс-с-с-с-с…

– Аня… – прошептал Геман дрожащим голосом. – Ань!

Анька чихнула и открыла глаза.

– Ты чего здесь делаешь?

– Я тебе витамин С принёс. – Дрожащими руками Герман открыл рюкзак и вытряхнул над кроватью огромный пакет.

Обалдевшая Анька смотрела на россыпь оранжевых апельсинов, под которыми спряталось скучное серое одеяло.

– Ты выздоравливай, пожалуйста! А то я без тебя… совсем не могу.

В Анькиных журналах я видела фотографии про то, как ОНА бежит к НЕМУ. По берегу моря. По опавшим листьям. По земле, которая никогда не пачкает пятки.

Сейчас всё было в сто… нет, в тысячу раз лучше.

ОНА сбросила одеяло, и апельсины со стуком покатились по комнате. А потом, путаясь в папиных пижамных штанах, чихая и теряя носовые платки, ОНА кинулась ЕМУ на шею.

Чтобы не мешать, я вышла из комнаты.

Я видела, что они целовались. Но это было совсем не противно, а даже красиво.

– Ну ты даё-ё-ёшь, – сказала Анька.

Она проспала три часа, закутавшись в одеяло. Тихая, как гусеница. Даже не чихнула ни разу.

Теперь она сидела, обхватив подушку, и улыбалась.

– Ты чего ляпнула, что у меня чахотка?

– Ну, ты же правда чахнешь без него. И чихаешь. Как это ещё назвать?

– Дурочка. Чахоткой в старину туберкулёз называли. Это такая болезнь, смертельная.

– Ой.

– Вот тебе и «ой». Он даже с репетиции сбежал… чтоб меня успеть увидеть…

Анька смущённо захихикала. Кажется, она совсем не сердилась.

– Девчонки, смотрите, что я нашла! – Мы оглянулись на радостный мамин голос.