— Ты полагаешь, что мы что-то делаем неправильно? Или нужно было убить ее? А есть ли гарантии, что яд не будет обнаружен? Что я не попаду под подозрение? — спросил я чуть дрожащим голосом.

Мне самому не нравилось происходящее. Возможно, Шешковскому еще сложнее, он же не обладает послезнанием, для него Екатерина Алексеевна представляется жертвой. Я честно хотел нормальной семьи, я, как мне казалось, делал для этого много. Несмотря на то, что чувствовал крайнее угнетение, когда меня уже убивали миньоны жены, несмотря на то, что многие тенденции к разрыву зародились не вчера, а многим раньше, я гнал от себя дурные мысли и старался поддерживать иллюзию счастливой семьи. Думал, нагружу жену работой, не останется времени на глупости. Ну, не мог же я сидеть сиднем возле юбок Катерины, устраивать тотальный контроль и ладить в семье домострой?

Катя казалась мне неплохой женой. Историю с Сергеем Салтыковым счел нелепостью, некоторый ее флирт с Чернышовым — глупостью, призванной вызвать у меня ревность. Даже мог бы со временем простить историю, когда ее вроде бы подставили Шуваловы, но она сама пошла мять простыни, без принуждения и насилия. Хотя последнее простить очень сложно.

Остановись на том, Катя, покайся! Но нет, пока я был в почетной ссылке, она вошла в кураж. Да, творить глупости ей помогали алкоголь и дурманящие вещества, но… она поносила меня в здравом уме и твердой памяти. И мужик я несостоятельный, и, вообще, солдафон, вон даже в поместьях в разы больше солдат, чем крестьян. И много чего еще, что, если вопрос не решить, имело все шансы войти в «записки» Екатерины. Нет, не напишет она сей опус.

— Мы ее не убиваем, мы ее приближаем к решению служить Богу. Монастырь лучше же, чем земля с крестами рядом с этим монастырем? Или что, предложишь оставить все как есть? Бестужев вокруг нее уже вьется, подложили под нее поляка, начинают формировать мой образ как безумца. Что дальше? Переворот, регентство Катерины при Павле, а я кормлю червей в сырой землице? — я пристально посмотрел на Шешковского.

Я хотел рассмотреть, с чем связан этот порыв благородства. Кровь на руках Шешковского уже была и ранее, он не вызывал впечатления чистоплюя. Да и та череда операций, что мы готовили не может обойтись без крови.

— Прошу простить меня, все так, как Вы говорите, и я буду делать то, что нужно, — решительно произнес Шешковский.

Встретиться в этот день с пока еще женой мне не удалось. Она просто была не в себе, ссылаясь на недомогания.

Может, это было и хорошо, эмоционально я был выжат досуха. Тут я или сорвусь на прямые оскорбления, или просто уйду в прострацию, без реакции на внешние раздражители.

Как не откладывал разговор с женой, он должен был состоятся. Наутро я не просто попросил, чтобы «благоверная» разделила со мной завтрак, я потребовал.

— Ваше Высочество! — Екатерина исполнила книксен при входе в столовую.

— Даже так! Садитесь, Великая княгиня, — ёрничал я. — Как же Вам сочувствую, такая долгая разлука с супругом! Сложно было, все понимаю! Но я Вам благодарен, что так заботитесь о наших детях, нужно же было уделять им внимание, Вы были вся в заботах. Ведь так?

— Так, государь-цесаревич, — спокойно ответила на мое лицедейство Екатерина, сильная, с характером дама.

— Кстати, сударыня, тетушка обещала прислать с мамками и Аннушку, и Павлушу, чтобы они пообщались с отцом, ну и… с матерью. А то забывают наши дети, как выглядят их родители, — сказал я, пытаясь рассмотреть хоть какую эмоцию на лице Катерины.

— Я рада, — степенно сказала Екатерина.

— Что ж, видимо я не столь замечательный актер, нежели господин Волков, или Вы, сударыня, ни разу не актриса. Посему перейду к прямому разговору, по-солдатски, как только и умею, если судить по Вашим словам, — сказал я и нарочно разбил бокал, бросив его об стену.

Мне нужно хоть как-то Катерину вывести из спокойствия, пусть и напускного. Та вздрогнула, и в ее глазах промелькнул страх. Вот так лучше!

— Ты была мне женой, когда с растрепанными волосами предотвращала бойню у Ораниенбаума. Я считал тебя своей соратницей, когда выходили первые издания журнала, я почитал тебя и жалел, когда ты рожала замечательных детей. Прощал, надеялся, верил. И я теперь глупец, юродивый, что, кроме как воевать в ста верстах от сражения, ни на что не годен? Так ты говорила в трактире «Гусь и шпага»? — я начинал закипать, уже не играя, а переживая эмоции.

— Это низко, сударь, следить за своей женой! — выкрикнула Екатерина, решившая, видимо, что лучшая оборона — это нападение.

— Меня винить вздумала? Ты осквернила церковь, смеясь на службе? Ты оскорбила государыню? Ты ударила прилюдно Матрону Балк, когда та посоветовала тебе быть осторожнее в поступках? Я тебя положил под поляка? — кричал я.

— Я не намерена терпеть разговор в таком тоне. Вы, сударь сами себя унижаете! — сказала Катерина и встала, видимо, чтобы уйти.

— Сидеть! — крикнул я и ударил кулаком по столу.

— Вы забываетесь! — визгнула Катерина. — Я не баба крестьянская!

— Ты хуже, Катя, крестьянка не позволила бы себе столько грехопадения, нарушения клятв, данных в церкви, — жестко сказал я.

— Я не стану терпеть унижения! — кричала Катерина, устремляясь на выход.

Двери были заперты, я предполагал бегство Кати.

— Я подам прошение в Синод об развенчании с тобой. У меня уже немало доказательств и твоей неверности, и твоего предательства. У меня есть пространный письменный отчет Замойского, который не только описывает, как он тебя… но и те сведения, что ты передавала английскому посольству, — сказал я и не слишком и блефовал.

Письмо Анджея Иеронима Замойского, адресованное конфедератам в крепости Баре, было перехвачено, причем уже не так чтобы далеко от самого Бара. В сущности, это был компромат на Екатерину. Шляхтич описывал планы русского командования по удержанию бывших османских территорий, ну, и перспективу атаки на Барскую конфедерацию. Ничего слишком крамольного, письмо лишь подтверждало уже свершившийся факт, если анализировать ситуацию. Но интересно иное: откуда эта аналитика стала известна поляку, где он черпал для анализа данные? В письме неосмотрительно есть ссылка, где Замойский, как бесчестный человек, указывает и на свою связь с Екатериной, и на то, что она получила некие данные от неких господ, принимающих решения.

— Вы бредите, сударь, извольте отпустить меня. Ваше общество мне противно! — негодуя от ненависти, говорила Катерина.

Ну как я не рассмотрел? Как же я жил в плену своих иллюзий! Вот же она, настоящая.

— Скажи, всегда меня ты ненавидела? Со дня венчания? — тихо спросил я. Было действительно обидно, вот так ошибиться, а ведь у меня сознание прожившего человека, долго бывшего в прошлой жизни в браке.

— Нет, мои глаза открылись после рождения Павла. У тебя не было времени на меня, ты откупался украшениями, но не позаботился увеличить содержание. Имея миллионы, ты давал только семьдесят тысяч рублей. Когда мне нужна была защита от недругов, тебя не было рядом. Меня подставляли из-за тебя, потому что ты не можешь договориться с людьми. Было больно и обидно. Я была в твоей тени, делала только то, что ты хочешь, говорила твоими словами, будто кукла неразумная. Даже когда ты рядом, ты только ночью со мной, остальное время в работе. И мне рассказывали, как ты пользовал турчанок на войне, устраивая целые гаремы, уподобляясь султану, — Катерина выдохнула.

Да уж, претензий много, и не сказать, что они беспочвенны, кроме, конечно, гарема.

— Ты понесла от Замойского? — взяв себя в руки, спросил я.

— Да, но мне пустили кровь! — ответила Катерина.

— Это же грех смертный! — сказал я, ужасаясь ситуацией.

Для меня и в прошлой жизни аборт был запретным, а тут вот так, в этом времени. Я чудовище? В иной истории Катерина рожала от других мужчин вопреки всему. Это я ее подтолкнул к такому поступку?

— Шешковского! — максимально громко выкрикнул я.

Уже через пару минут Степан Иванович открыл дверь и вошел в столовую.

— Найти медикуса, что кровь пускал Екатерине, возьми показания и запри его. Еще работайте с Замойским, — дал я распоряжения.

— Ты не посмеешь его тронуть! — прошипела разъяренная Катерина.

— Значит так, дорогая, ты случайно не умрешь, хотя заслужила. Сдаешь Апраксина и Бестужева, пишешь на них бумагу, тогда будет жить Замойский и даже отправится домой, к любимой жене. Далее добровольный уход в монастырь, знать о твоих злоключениях будет только императрица, я уговорю ее не устраивать скандал. Без Елизаветы Петровны мне будет сложно