меня, проявляет свою эмоциональность.

— Ваше Высочество, я с недавнего времени обласкан государыней, пожалован землицей, и почти что четыреста душ прибавилось, — на угрюмом лице полководца промелькнулось смущение. — Не поможете приказчиком, дабы наладить хозяйство, да заводик сахарный али курительный поставить?

— Помогу, Петр Александрович, — я усмехнулся, забавной и немного наивной показалась просьба. — И выпытывать не стану, что обсуждали в Военной коллегии. Час на сборы, и можем ехать, нищему собраться, только опоясаться.

— Ха-ха! — искренне рассмеялся Румянцев. — Вы нищий? Это весело!

*…………*……….*

Ораниенбаум

20 декабря 1750 года

Встреча с тетушкой прошла скомкано. Тут бы взять да по-родственному обняться, пустить слезу, повиниться, ей повиниться, я же ничего не умышлял такого, почти что, но она даже не догадывается об этом. При встрече Елизавета не поцеловала в ответ мне руку, как это ранее бывало довольно часто. Поспрашивали друг у друга о здоровье, государыня подтвердила мой титул, назвав «государем-цесаревичем», после объявила свою волю, и все. Почти все. Пригласила на Рождество, при том особого желания меня увидеть на празднике не проявляла, сделала, что должно. Если бы я находился в Царском Селе, то приглашение должно было и так поступить, но вряд ли по тону оно бы отличалось.

Еще Елизавета стребовала у меня умерить свой гнев и не делать глупостей в отношении Екатерины. Тетушка уверяла, что та одумалась. Кроме того, она даже не намекнула, а прямо сказала, что, мол, гуляй и сам, а Катька перебесится и успокоится. Было уже в иной реальности, когда вот так оба гуляли, и один догулялся до шарфа Алексея Орлова у себя на шее.

Тем не менее, отношения с тетушкой в той или иной мере, но выяснены. Однако была еще одна женщина, с которой нужно было что-то делать и даже быстрее, чем решать с Елизаветой. Увещевания императрицы по поводу Катерины были мной услышаны, но они уже мало что решали.

— Ну, здравствуй, Степан Иванович, — поприветствовал я Шешковского, который ждал меня по дороге к Ораниенбауму.

Бывшему сотруднику Военной коллегии пришлось несладко после того, как меня сопроводили в Царское Село. Дело даже не в том, что Шешковскому стоило подумать о своей безопасности. Ему нужно было предупреждать необдуманные действия особо буйных голов. Признаться, были разные мысли и у меня, вплоть до пугачевщины.

Можно было отдать приказ всем меня поддерживающим и свалить куда подальше. Яицкие, донцы, калмыки, башкиры — много кто мог поддержать меня при правильном обращении и обещаниях. Тем более, что я точно тот, за кого себя выдаю, да и при больших деньгах. А договорись я о бунте с Никитой Демидовым, так и с артиллерией был бы.

Но тот самый бессмысленный и беспощадный мне не нужен, по крайней мере, до тех пор, пока я в списке вероятных претендентов на трон стою под номером «один». Да и после много раз подумаю о необходимости ослаблять Россию бунтами разными. Вот, к примеру, правление Екатерины Великой в первые лет семнадцать, даже двадцать, было успешным, вполне. Ну а после реки крови от Пугачева, непрекращающаяся война с турками, фаворитизм на десятки миллионов рублей. И все… Павел брал страну с долгами и гиперинфляцией.

Проблема, которую решал Степан Иванович в первый месяц ссылки, как раз и заключалась в недопущении смуты.

Как только меня, в сущности, арестовали, многие начали выказывать недовольство. В выкриках и решительности впереди остальных были казаки, которые лишались бы без меня многих возможностей для возвышения и становления богатыми станичниками. Хотелось бы верить и в наличие других мотивационных факторов, но самый логичный именно такой.

Шешковскому пришлось тушить эти угольки, чтобы не разжечь пожар. Даже если и хотеть государственного переворота, то не так. Стихийность действий без планирования — это первый шаг к поражению. Любой хаос должен быть скоординированным и управляемым, а это работа по аналитике, подбору кадров, исполнителей и координаторов, подготовка боевых групп, заточенных на определенные действия, проработка общественного мнения или быстрый перехват всех возможных рычагов воздействия на публику.

Степан Иванович вновь подтвердил свой профессионализм или природный дар. Он не только, не без помощи Кондратия и Степана, вразумил казаков, но и добился того, чтобы о намерениях ни казаков, ни некоторых горячих голов из гвардии не прознала Тайная канцелярия.

— Думаешь, что будет дальше, после того, как я уже не глава Военной коллегии? — спросил я у Шешковского, как только тот сел в карету.

Степан Иванович уже намекал на то, что ему непонятен собственный статус. По оплате все устраивает, но кто он? Уже не чиновник, а просто человек наследника?

— Что мне делать в коллегии, коли Вас, Ваше Высочество, там не будет? Со Степаном Федоровичем Апраксиным мне не сработаться, — ответил Шешковский, заискивающе смотря на меня.

— Найдется работа, Степан Иванович, и в Москве будет чем заняться, и в других городах да весях. Ты не забывай прорабатывать план нашей главной операции. Не спеши! Ни в коем разе на нас подозрение лечь не должно. Работай только через сторонних людей, что быстро после исчезнут. Теплые, во всех смыслах, местечки в Америке им уже уготованы, — сказал я, похлопав соратника по плечу, но потом резко перешел на иную тему: — Говори о Катерине!

— Я передавал письмо, Ваше… — начал говорить Шешковский, но я перебил.

— Ты, Степан Иванович, уже достаточно для меня сделал, чтобы наедине обращаться без титулования, да и чуть быстрее тогда получится рассказ, а то мы доедем до Ораниенбаума, а я так и не узнаю подробностей, — сказал я и стал само внимание, стараясь воспринимать информацию без эмоций.

Среди подробностей существенным было то, что общение моей оскверненной супруги и Анджея Иеронима Замойского происходило чаще в трактире, что выкупило английское посольство и использовало заведение для своих нужд.

Эту забегаловку с названием «Гусь и шпага» мы уже давно разрабатывали. Сложно пришлось: персонал не подкупен, сплошь английский, устроить туда своего человека не получилось. Оставалось довольствоваться только подслушиванием рядом да пару раз разговорить некоторых иностранцев-посетителей трактира. Однако, вместе с Екатериной была фрейлина Гагарина, уже давно, можно сказать, «наш агент».

— Какие сведения англичанам передавала, кроме того, что мы с тобой сочинили? — спросил я, сжимая кулаки.

Уже свыкся с тем, что не сложится мое благополучие с Катериной, но нате, екает сердечко, может, это и уязвленная мужская гордость!

— Передавала больше из того, что сама видела. Про учебный центр в Ропше, про егерский полк в Ораниенбауме, про то, что пушки новые льются только на Урале, — Шешковский замялся. — Вас обсуждала, говорила, что как муж Вы…

— Ты говори, как все есть! Я знаю себе цену, и как муж тоже, так что поклепы и лжа сильно обидными не станут, тут поступки Катерины важнее, — успокоил я Шешковского.

Вина за измену Катерины, по ее оправданиям, лежит и на мне, так как я не ценил и хотел запереть ее в стенах, а еще я и так себе мужчина… Можно в себе, после таких слов, и комплексы развить, если бы уже не вторая жизнь и определенный опыт. Из доклада было так же понятным, что еще до самого непосредственного предательства брачных клятв на жену стали оказывать влияние.

В какой момент Катерина сделалась любовницей Анджея, Шешковский не знал. Он предполагал недельные ухаживания, но роман начал развиваться очень стремительно. Встречи были и в Ораниенбауме, и в карете, даже умудрились встретиться, естественно под чужими именами, в «Элите». Великой княгине внушали то, что я плохой муж, что в своих поездках обязательно укладываю девиц штабелями.

Но они перестарались. Скорее всего, план был таков, чтобы связь Анджея и Катерины была тайной и лишь скрепляла английскую ориентированность Великой княгини. Но влюбленные стали совершать множество ошибок. Уже далеко не мальчик, Замойский начал жить по принципу «седина в бороду — бес в ребро», ну а Катерина и без наркотиков и алкоголя была в любви безудержная. Это я в наших отношениях ее одергивал, ясновельможный Замойский, видимо, сдерживать не собирался.

— Она еще не понесла от него? — задал я напрашивающийся вопрос.

— Достоверно неизвестно, но Великую княгиню тошнило, несколько дней не выходила из покоев в Зимнем дворце. После государыня потребовала от нее переселится в Ораниенбаум и ждать мужа, и она уже как четыре дня злоупотребляет хмельным и курением… не без нашей помощи. Но есть уверенность, что либо кровь сама пошла, либо медикус помог, и от бремени она избавилась, но сие доподлинно неизвестно, — последняя фраза Шешковского продемонстрировала, что его