Но в тот день не было ни прыжков, ни атакующих ударов. Я должен был расседлать Гордеца и снять с него сбрую, а затем продемонстрировать, что способен взобраться на него и скакать без седла и уздечки.

Конь был высоким и стройным, с прямыми ногами, похожими на железные прутья. Когда Гордец пускался галопом, казалось, будто он летит. Несмотря на его терпение и добрый нрав, не было очень трудно взбираться на него с земли — попросту не хватало роста, — но Дюрил настаивал, что мне необходимо овладеть этим искусством. Раз за разом я повторял свои попытки.

— Кавалерист должен уметь скакать на любой лошади при любых обстоятельствах, в противном случае ему придется признать, что у него сердце пехотинца. Неужели ты хочешь спуститься с холма и сказать отцу о своем намерении записаться в пехоту, вместо того чтобы служить в кавалле? В таком случае я лучше останусь здесь, поскольку не хочу быть свидетелем того, что он с тобой сделает.

Подобным образом Дюрил изводил меня постоянно, и я льстил себе, полагая, что переношу его издевательства лучше, чем большинство парней моего возраста. Он появился у двери нашего дома около трех лет назад, рассчитывая получить работу — ему пришлось по возрасту выйти в отставку, и мой отец охотно принял к себе бывшего подчиненного. Сержант Дюрил достойно отслужил в армии и считал, что для него только естественно жить на земле лорда Бурвиля и служить ему так, как он прежде служил полковнику Бурвилю. Мне кажется, он получал удовольствие, обучая меня, второго сына своего бывшего командира, сына-солдата, которому предстояло пойти по стопам отца и стать офицером.

Сержант был высохшим маленьким человечком со смуглым и подвижным морщинистым лицом. Он ходил в немного потрепанной, но удобной одежде — по ней сразу было заметно, что ее хозяин большую часть времени проводит в седле, даже после стирки она имела цвет дорожной пыли. Он неизменно носил кожаную шляпу с обвисшими полями, украшенную стеклянными бусинками и клыками диких зверей. Светлые глаза моего наставника пристально смотрели на мир из-под ее полей. В его каштановых волосах виднелись седые пряди. От одного уха у старого сержанта осталась лишь половина да уродливый шрам. В виде компенсации он постоянно носил ухо кидона в кошельке на поясе. Я видел его всего один раз, но не сомневался, что это именно ухо.

— Я взял его за то, что он попытался забрать мое. Варварский поступок, но в то время я был еще слишком молод. Кровь текла по шее, и я не совладал с гневом. Поздно вечером, когда сражение закончилось, я посмотрел на дело своих рук, и мне стало стыдно. Однако было уже слишком поздно, и я не смог его выбросить. С тех пор я ношу его с собой, дабы помнить о том, что война может сделать с молодым человеком, — сказал он мне. — И я поведал тебе эту историю не для того, чтобы ты поделился со своей маленькой сестричкой, а та со своей леди мамочкой, которая непременно пожалуется полковнику, что я учу тебя дикости.

Я хочу, чтобы ты подумал над моими словами. Прежде чем учить жителей равнин цивилизованному образу жизни, следует сначала показать им, что мы способны победить их в бою, причем не опускаясь до их уровня. Но когда человек сражается не на жизнь, а на смерть, об этом трудно помнить. В особенности если ты молод и тебя окружают одни дикари. Большинство наших парней были добрыми и честными, когда покидали дом, но со временем стали такими же жестокими, как жители равнин. Многие из них так и не вернулись домой. И не только те, кто погиб в сражениях, но и те, кто уже не имел больше права считать себя цивилизованными людьми. Они остались там, женились на женщинах равнин и стали частью того мира, который мы пытаемся укротить. Помни об этом, молодой Невар. Не забывай о том, кто ты есть, когда вырастешь и станешь офицером, как полковник.

Иногда он вел себя так, словно я был его собственным сыном, рассказывал истории из солдатской жизни, делился непритязательной мудростью о том, как выжить на войне. Но гораздо чаще он обращался со мной как с новичком рекрутом или глупым псом. Однако я никогда не сомневался, что он меня любит. У сержанта было три сына. Он вырастил их и отправил служить и только после этого пришел наниматься к моему отцу, Как это часто бывает с простыми солдатами, он потерял с ними связь — за год он мог не получить весточки ни от одного из них. И его это не тревожило, ибо ничего другого он и не ждал. Сыновья обычных солдат становились солдатами. Так говорит в Писании: «Пусть каждый сын идет по стопам отца своего».

Конечно, со мной дело обстояло иначе. Я был сыном аристократа. «А тем, кто преклоняет колени только перед королем, следует иметь много сыновей. Первый будет наследником, второй пусть носит меч, третий станет священником, четвертый озаботится прекрасным, пятый умножает знания… » и так далее. Я так и не заучил эту цитату до конца. У меня было свое место в этом мире, и я его знал. Я второй сын, рожденный «носить меч» и вести людей в бой.

В тот день я сбился со счета и уже не знал, сколько раз взбирался на спину Гордеца и ездил на нем по кругу без седла и упряжи. Перед каждым кругом мне полагалось оседлать и взнуздать коня, а потом расседлать и снять с него сбрую. Спина и плечи у меня болели от тяжелого седла, которое я то снимал, то взваливал на спину мерина, пальцы почти онемели от повторения заклинания «Держись крепко» над подпругой. Я в очередной раз боролся с упряжью, когда сержант Дюрил неожиданно приказал: — Следуй за мной!

С этими словами он пришпорил своего коня и поскакал вперед.

У меня не оставалось дыхания даже для того, чтобы выругаться себе под нос, но я поспешно закончил возиться с подпругой и, торопливо наложив «Держись крепко», вскочил в седло.

Те, кто не скакал верхом по равнинам центральных графств, могут рассказывать о том, какие они плоские и однообразные и как бесконечно они тянутся. Быть может, они кажутся таковыми пассажирам небольших суденышек, что движутся по водным артериям, разделяющим и объединяющим равнины. Я вырос в центральном графстве и хорошо знал, насколько обманчивы здешние плавные подъемы и спуски. Для сержанта Дюрила это тоже не являлось секретом. Мирные овраги и расселины вдруг разевали свои жадные пасти, готовые поглотить неосмотрительного всадника. Даже небольшие ложбины часто оказывались настолько глубокими, что могли скрыть коня вместе со всадником или бегущего оленя. То, что неопытный глаз принимал за обычный кустарник, оказывалось зарослями серповидных ягод, практически непроходимыми для лошади.

Внешность обманчива, часто повторял сержант. Он нередко рассказывал мне о том, как люди равнин использовали подобные особенности местности для устройства ловушек и засад. Они обучают лошадей ложиться на землю, и орда ревущих воинов возникает словно бы из-под земли, атакуя ничего не подозревающих кавалеристов, которые, не видя опасности, растянулись в цепочку. Вот и сейчас, даже сидя на рослом Гордеце, я уже не видел сержанта Дюрила и его коня.

Степные просторы казались пустынными. В Широкой Долине почти нет деревьев — если не считать тех, что посадил отец. Деревца, которым удавалось вырасти самостоятельно, обычно располагались возле родников, иногда пересохших, а порой еще дающих воду. Но по большей части растительность в наших краях представляла собой всевозможные кустарники, украшенные скудной листвой пыльного серо-зеленого цвета. Они удерживали воду в кожистых листьях или покрытых колючками ветвях. Я не стал торопиться, внимательно оглядев линию горизонта, но так и не увидел сержанта. Остались лишь едва различимые на твердой почве следы копыт Хруща. И я поехал по ним.