В мешке оказался шмат колбасы, буханка хлеба, две консервы, лук. Жрать хотелось нереально, поэтому я с ходу заточил колбасу, полбуханки хлеба, цельную луковицу – и почувствовал что-то похожее на счастье, во всяком случае в желудке. Колбаса, кстати, показалась нереально вкусной. Наверно, она такой должна и быть, полностью натуральная, без консервантов и химических наполнителей. А может, я просто слишком сильно проголодался.

Набив брюхо, я снял сапоги, выбросил носки, порвавшиеся от тесного контакта с жесткой стелькой, и накрутил действительно тонкие портянки. Годное изобретение, кстати, для солдата самое то. Намочил ноги, снял сапоги, перевернул портянку – и снова стопы сухие, а это главное. И иди себе дальше, пока сырая часть портянки на икре сушится от тепла твоего тела. Не лучший вариант, конечно, но оптимальный, если другого выхода нет. А то потерял современный боец запас носков – и пиши пропало, хлюпай сырыми берцами по болоту и мечтай о сапогах…

Я и не заметил, как бойцы потихоньку придвинулись ко мне. Сидят, разглядывают, словно чуду-юду какую.

– Парни, вы чего? – настороженно поинтересовался я.

– Мы так, – пожал плечами самый смелый рядовой. – Разрешите обратиться?

– Разрешаю.

– Ну это… Дык… Понять бы, как вы это сделали.

– Чего сделал? – не понял я.

– Вы ж в одиночку одиннадцать танков подбили, я считал. Меньше чем за пять минут. И ни разу не промахнулись. Я только успевал снаряды подносить – когда Гришу убило, я вместо него встал. Каждый снаряд или под башню, или в бак. Это в Особом отделе так стрелять учат?

– Ага, – кивнул я. – В нем. Еще вопросы, солдат?

– Так точно…

– Ну? Чего мнешься, говори давай.

Парень нахмурился, решаясь, – и выбросил из себя:

– Что дальше, командир? Куда мы теперь?

Вопрос был хорошим. Я б сам был рад на него ответить, только вот ответа не было. За сегодняшний день местность, где мы находимся, станет глубоким немецким тылом, по которому фрицы будут шастать, как у себя дома. Ну и какой смысл был спасать этих людей от смерти? Для того, чтоб они один лишний день прожили и погибли в неравном бою либо попали в немецкий плен? Еще неизвестно, что хуже – быстро умереть от пули или долгие месяцы терпеть издевательства фашистов.

Как бы там ни было, теперь я ощущал ответственность за этих людей. Я был просто обязан довести их до своих… И когда я вот так, сжав до боли кулаки, напрягаю извилины, они порой выдают идеи. Не всегда прям на сто процентов годные, но когда других нет, и такие сгодятся.

Я достал карту, доставшуюся мне от особиста.

Так.

Граница леса здесь, примерно в километре от того места, где мы находимся. Далее карта-трехверстовка заканчивалась, но было понятно, что далее будет открытая местность, по которой днем отряду незаметно не пробраться. Да и ночью не получится – немцы наверняка все предусмотрели, и данная местность будет активно патрулироваться. Ну что ж, может, оно даже и к лучшему.

Я приказал расставить посты вокруг нашего маленького лагеря, после чего отдал приказ, многим показавшийся странным: спать. По очереди. Выспаться впрок как следует. Оставил сержанта Иванова за старшего, а сам ушел, сказав, что вернусь ближе к вечеру.

– А если не вернешься? – поинтересовался Иванов.

Я внимательно посмотрел ему в глаза и сказал:

– Значит, дальше ты будешь командовать вместо меня.

* * *

Лес закончился быстрее, чем ожидалось. Я выглянул из-за дерева, приложил к глазам бинокль – и вздохнул, увидев примерно то, что ожидал увидеть.

Сразу за лесом находилось крупное село, хат на сорок, выглядящих довольно скромно – одноэтажные деревянные строения, потемневшие от времени. При этом виднелись среди них дома поновее, посолиднее и побольше – небось, сельсовет, школа, клуб.

И везде были немцы.

Они вели себя вольготно, как дома. Один под гогот сослуживцев гонялся с длинным штык-ножом за свиньей, другой ковырялся в моторе бронетранспортера, третий полировал стекла черной штабной машины, припарковавшейся возле единственного в селе двухэтажного здания. Ну и патрули шастали вокруг села, поглядывая в сторону леса, – видать, опасались, как бы оттуда советская пуля не прилетела.

Но это они зря. Я ж не дебил с наганом лезть на целую толпу вооруженных врагов, расположившихся в селе на обед. Судя по всему, это было что-то вроде роты обеспечения: пока главные силы перли на восток, эти организовывали войскам комфортный тыл. Грамотно обставлялись, с немецкой основательностью. И сразу же заготовкой продуктов занялись. Фриц с штык-ножом наконец настиг свинью и заколол под аплодисменты зрителей, еще трое солдат вывели из коровника мощного быка, убили выстрелом в голову из винтовки и тут же принялись разделывать.

Жителей села видно не было.

Зато их было слышно…

На краю села находился габаритный сарай – сено в нем запасали, дрова или еще чего, не силен я в крестьянских делах. Но сейчас из того сарая доносился многоголосый бабий вой и детский плач. И у ворот – два фашиста с винтовками.

Ясно. Чтоб местные под ногами не путались, за руки не хватали, когда их скотину резать будут, деревенских в сарай определили. И караул выставили. Ну, остается надеяться, что потом, после окончания заготовки мяса, их оттуда выпустят – кому то ж надо будет разделанные туши на грузовики закидывать, что стоят вон там, в конце села.

Дислокацию роты я примерно понял и уже собрался уходить к своим, когда увидел, как к караульным подошел офицер и что-то приказал. Один фриц тут же убежал куда-то, второй, отчаянно жестикулируя, принялся что-то тому офицеру доказывать, но, видимо, прерванный резким окриком, вытянулся и козырнул, приложив руку к каске.

Я ждал, вмиг вспотевшими ладонями сжимая бинокль.

И дождался.

Убежавший караульный вернулся с канистрой, из которой принялся поливать бревенчатые стены по периметру. Тем временем по приказу офицера несколько пехотинцев подперли ворота сарая толстыми бревнами…

А я смотрел, закусив губу до крови и понимая, что ничего не смогу сделать против целой роты. Даже если замедлю личное время, даже если ринусь на них с «Бритвой»… Да, убью двоих, троих, может, больше. Но остальные точно меня прикончат, а следом гарантированно погибнут или попадут в плен бойцы, которые ждут меня в лесу…

И я смотрел, как офицер, прикурив сигарету, с наслаждением затянулся, а потом небрежным щелчком отправил ее в стену сарая…

Одна стена занялась сразу, за ней огонь перекинулся на соломенную крышу… Сарай горел неохотно, больше чадил – видать, недавно дождь прошел и древесина была сыровата.

А внутри кричали люди…

Таких страшных криков я никогда не слышал, и, надеюсь, больше не услышу. Хотелось заткнуть уши и убежать, чтобы не слышать этого, – но я стоял, чувствуя, как во мне разгорается такая лютая ненависть, которой у меня не было никогда и ни к кому. И если раньше я надеялся обойтись малой кровью, не рискуя своими бойцами, то сейчас понимал: после того, как я им расскажу об этом сарае, ни один из них не уйдет отсюда, пока эта немецкая рота не будет вырезана до последнего фашиста.