Вентилятор, вращающийся под потолком, не мог разогнать висящий слоями табачный дым. Кусачий Боло маячил в зарешеченном оконце. Увидев Липучку, Боло ухмыльнулся и поманил его пальцем:

– Плохо выглядишь, старина. Подсел на колумбийский снег?

– Последние часов десять я даже не пил ничего крепче кофе, – ответил Липучка.

– Это дело поправимое, – сказал Боло.

Он грохнул на конторку пару стаканов и налил в каждый на два пальца бурбона. Липучка жадно, одним комком влил в себя алкоголь. Звон в ушах тут же затих, в глазах развиднелось.

– За счет заведения. С чем пришел?

– Хочу поставить. Что есть интересного?

– Линдон Джонсон против Барри Голдуотера.

– Черт, до выборов еще два месяца, и Барри там не светит. Есть что-нибудь поближе?

Боло позвонил в колокольчик и в конторе появился его сын – Марк.

– Посиди за меня, сынок, а нам надо посекретничать с Бобом.

– Хорошо, пап. Привет Боб, как сам?

пл. 7

Они прошли в заднюю комнату, где Кусачий Боло принимал нелегальные ставки. Накурено в ней было еще гуще, чем в легальном зале. По углам смердели четыре плевательницы с ежиками окурков, на стене висела грифельная доска, исчерканная мелом. «Ракета Зомби против Нейтронного Брюса» – прочел Липучка. Боло вытащил лоснящуюся амбарную тетрадь с пучком закладок, достал чернильницу, натянул нарукавники и вопросительно поднял глаза. Липучка вытащил из внутреннего кармана пакет денег, украденный из сейфа профессора:

– Ставлю всё.

– На кого?

– На Брюса, разумеется. Какие ставки?

– Семь к одному.

Боло высыпал деньги на стол, и у Липучки потемнело в глазах – в самом верху пачки лежала непонятная бледно-голубая банкнота. И вся пачка была голубого цвета, хотя он прекрасно помнил, что в сейфе лежали американские доллары – двадцатки. Липучка схватил первую купюру, чтобы рассмотреть ее поближе: Эндрю Джексон гордо смотрел куда-то вверх, а рядом с ним красовалась надпись:

– Какие-то проблемы, Боб? – спросил Боло, отложив невозможные купюры.

– Не-е-ет, – проблеял Липучка. – А у тебя?

– У меня тоже пока нет. Ты будешь ставить эту тридцатку на Нейтронного Брюса?

– А можно ее поставить? – спросил Липучка, испугавшись, что Боло сейчас швырнет ему в лицо фальшивые, безумные баксы.

– Федеральный закон не позволяет, но тебя до сего времени это не смущало, – задумчиво ответил Боло.

– Ха-ха. Я шучу, Боло! Просто пошутил! – через силу рассмеялся Липучка, возвращая тридцатку на стол.

– Ага. Смешно. Ха-ха, – ответил Боло, собрал купюры в пачку и вложил их в машинку для счета банкнот.

Букмекер пересчитал невозможные купюры, рассмотрел одну из них в лупу и выдал Липучке билетик, заполненный фиолетовыми чернилами: три тысячи девяносто долларов на Нейтронного Брюса.

– Когда начнется бой? – спросил Липучка.

– Через час.

– Ты не будешь возражать, если я подожду результатов у тебя?

Кусачий Боло махнул рукой в дальний угол комнаты:

– Койки у меня нет, так что ставь стулья и устраивайся. Ты действительно хреново выглядишь.

Липучка уселся на стул в углу и закрыл глаза. Эти блошиные прыжки страшно вымотали. Надо попросить профессора сделать что-нибудь, чтобы облегчить вспышки, грохот, и еще появился странный резкий запах, так могло бы пахнуть время. Липучка понял вдруг, что на зрение, обоняние и слух действует один и тот же раздражитель, который воспринимается ими по-разному, с трех сторон, как в байке про слепцов и слона. Впрочем, просить облегчения не у кого. Профессор мертв. Он обмолвился об опасности далеких прыжков, а потом сам прыгнул.

Липучка задремал на стуле. Краем сознания он воспринимал окружающую действительность – телефонные звонки, шум автомобиля за окном, скрип паркетных шашек и хлопанье дверей. В то же время он стоял на крыше локомотива, несущегося в сырую ночь. Всмотревшись, Липучка увидел поезд, догоняющий его слева по соседней ветке. Справа тоже мчался поезд с мертвыми, выбитыми окнами. В небе полыхнула магниевая вспышка, выхватив из тьмы долину, плотно уставленную железнодорожными составами самого разного вида – от первого паровоза, похожего на огромную швейную машинку с длинной печной трубой, до зализанного суперскоростного локомотива с надписью «Блейн-Моно» на сияющем борту. Вспышка, медленно угасающая в небе, высветила главный секрет – поезда никуда не мчались, они стояли на месте, их колеса съела ржавчина, в их трубах свили гнезда ночные птицы. Липучка лег на живот и заглянул в окно локомотива, на крыше которого находился. В кабине машиниста сидел профессор Джон Камински и скалился ему черным, запекшимся ртом.

– Динь-динь! – проскрипел профессор, протянул истлевшую руку к эбонитовому рубильнику и сильно дернул его вниз.

– Чи-и-и-и-и-и-и-п! – закричал гудок.

– Чии-иии-иии-п! Чип-чип-чиии-п! Чи-и-и-п-п-п! – ответили ему соседние локомотивы.

Долина наполнилась невыносимым визгом, и вдруг Липучка понял, что не спит, что вопит не поезд, а чайник на плите в маленькой кухоньке, и что на него кто-то пристально смотрит. Он поднял глаза. Перед ним стоял Киклз с двумя своими мордоворотами.

– Боло сказал мне, что ты решил играть на мои деньги, Липучка?

– Киклз, я все отдам! – просипел Липучка.

– Мы договаривались, что ты отдашь мне девятнадцать кусков сини неделю назад. Ты где-то прячешься, а потом являешься к моему букмекеру и делаешь мудацкие ставки?

– Постой, Киклз, где я прятался? Мы договаривались, что я верну деньги в конце этой недели!

– Да-да, Боло предупредил, что ты косишь под шизика. Пакуйте его, ребята.

пл. 8

Пахло гнилыми водорослями и соляркой. Липучка стоял на самом краю пирса и отчаянно старался не свалиться вниз, туда, где масляно блестела морская вода. Около его ног пыхтел мордоворот Киклза – приматывал к ногам Липучки проволокой огромный и ржавый танковый аккумулятор.

– Какой-то он спокойный, – сказал Киклз Кусачему Боло. – Эй, ты, может, думаешь – я шучу?

Они стояли неподалеку, прятались от ветра и курили за дверцей машины.

– Я действительно могу вернуть тебе сегодня твои деньги, – настаивал Липучка.

– Свистишь. Нет у тебя такой возможности. Буба – скажи?

– Факт. Он голенький, как младенец, – буркнул Буба, поднимаясь из-под ног Липучки.

Буба отряхнул колени, встал рядом с Липучкой расстегнул ширинку и принялся мочиться в море. Липучка посмотрел на его вывернутое, сломанное ухо со шрамиком от серьги. Буба повернул голову к Липучке и негромко сказал: