Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я налил себе еще немного скотча и, попивая его крохотными глоточками, задумался. С одной стороны, Фэллон меня разочаровал – сначала, получается, склонил невесту к близости еще до брака, видите ли, ему не терпелось. А потом изменил ей с какой-то местной шлюхой. Но, с другой стороны, мне его было по-человечески жаль. А еще больше я жалел бедную Катриону – более славной девушки я никогда не видел, если не считать мою супругу. Упокой, Господи, ее душу!
14 (2) февраля 1855 года. Елагин остров.
Николай Максимович Домбровский,
вспомнивший, что он еще и журналист
Три дня назад мы наконец-то вернулись на Елагин остров. Да, в Китайском дворце хорошо, но в собственной квартире лучше. Тем более что мне пришлось возвращаться к своим обязанностям, а у Аллочки в понедельник, девятнадцатого февраля (а по старому стилю седьмого), начинается очное обучение в Елагиноостровском университете на факультете медицины. Могу за нее похвастаться – все экзамены она сдала на «отлично», включая экзамен по языку, и получила студенческое удостоверение. А сегодня утром, после торжественной литургии в новоосвященном Сретенском храме на Елагином острове, состоялся праздник для студентов и «сопровождающих лиц».
Так что вернулись мы в свою квартиру в некотором подпитии (кто в большем, кто в меньшем), но по дороге нас перехватила Леночка – простите, подполковник Елена Викторовна Синицына, глава медицинской службы эскадры и по совместительству декан медицинского факультета Елагиноостровского университета. К моему удивлению, хоть она и присутствовала на празднике, выглядела, в отличие от нас, как будто и не пила вовсе.
– Неплохо же вы, ребята, повеселились. Коля, тебя Юра Черников искал. Говорит, срочно.
Я чмокнул Лену в щеку и чуть не упал – Алла, до того державшаяся за мое плечо, но еле-еле передвигавшаяся, вдруг повисла на этом самом плече. Да, именно Алла – так я называю про себя любимую супругу, когда я думаю по-русски. А по-английски она вновь превращается в Мейбел…
Хотя, конечно, в том состоянии, в котором она сейчас находилась, она больше всего напоминала мне студентку-американку из моего времени. Эх, сколько раз мне приходилось тащить очередную подругу – а иногда и просто знакомую – в ее комнату в общежитии, а пару раз и ко мне – когда очередная шапочная знакомая не могла членораздельно объяснить, в каком общежитии и в какой комнате она живет. Единственное, я их тогда не раздевал – клал у себя на старом диванчике, купленном мною у выпускника за десять долларов, и накрывал пледом. А чтобы воспользоваться их беспомощностью, такого у меня даже в мыслях не было.
А теперь, когда это моя собственная супруга, я ее довел до душа, раздел, обмыл, надел на нее пижаму и положил на наше супружеское ложе. Эх, с каким удовольствием я бы присоединился к ней – нет, вы не подумайте, просто очень хотелось спать. Но работа есть работа, и я поспешил в офисы «Голоса Эскадры», в котором Юрий Иванович Черников являлся начальником, а я – формально его заместителем, а на самом деле одним из репортеров. Увидев меня, он усмехнулся:
– Эх, ну и молодежь пошла, пить не умеют.
– Да я же выпил, дабы лучше выполнить свой профессиональный долг… Завтра же статью напишу про начало первого полноценного семестра.
– Напишешь, куда ж ты денешься. Но сначала у меня для тебя другое задание подвернулось. И его нужно сделать сегодня вечером, чтобы завтра с утра твоя статья уже красовалась на первой же странице. Сдюжишь?
– Да расскажи хоть, из-за чего весь сыр-бор…
– Ознакомься. Вот только это строго конфиденциально. А статья должна появиться не ранее завтрашнего утра. И не позднее. – И он протянул мне пухлый конверт.
Я вскрыл конверт и, как писали Ильф и Петров, «аж заколдобился». Это был текст Указа Его величества по случаю подписания мирного договора с Османской империей. Начинался он, как и положено, «Божиею милостию Мы, Николай, император и самодержец Всероссийский, царь польский, великий князь финляндский, и прочая, и прочая, и прочая. Объявляем всем нашим верноподданным…»
Далее было указано, что произойдет с землями, «Божией милостью освобожденными от османского гнета». И перечисление этих земель.
В общем, земли делились на четыре категории. Немалая их часть превращалась в губернии Российской империи. С одной стороны, подумал я, они попадают из одной империи в другую. С другой же, я успел насмотреться на жизнь христиан в тех землях – про «гнет» Его императорское величество был абсолютно прав. А теперь у них появлялись те же права, что и у любых других подданных Его императорского величества – причем, что немаловажно, были запрещены любые притеснения по мотивам религии либо национальности.
Такими губерниями стали Добруджа, Восточная Фракия и Босфор-Дарданеллы. Последняя включала в себя оба пролива, все побережье Мраморного моря вплоть до Пруссы – именно это первоначальное греческое название вновь получила Бурса – а также Лемнос, Самофракия и Имврос и некоторые мелкие острова. Южной границей губернии являлось северное побережье Адрамитского залива и сам город Адрамиттион.
Второй категорией являлись «открытые города» – Царьград (да, именно так), Адрианополь и собственно Прусса. В них мусульманам из Османской империи был гарантирован доступ к мечетям, кроме Святой Софии и других, ранее бывшими церквями. Но даже в них был разрешен вход для всех, пусть и без возможности совершать намаз.
Отдельно был прописан вопрос юрисдикции Константинопольского патриархата. Им и далее принадлежали те храмы, которые были в их ведении во время османского владычества, а также ряд других, ранее закрытых либо переделанных в мечети. Но Святая София была помещена под покровительство императора, и службы в ней могли совершать как Фанар[14], так и наша родная Русская Православная церковь. А рядом находившийся храм Святой Ирины был передан РПЦ в качестве кафедрального собора в Царьграде.
Третью категорию представляли собой протектораты – Молдавия, Валахия, Силистрия-Рущук и Болгария. Им предоставлялась весьма далеко идущая автономия, но верховная власть принадлежала генерал-губернатору, назначаемому из Петербурга, который имел право наложить вето на любой закон, а также сам издавать указы. В частности, и здесь был наложен запрет на любые дискриминационные действия против отдельных народностей и религий.
Да, подумал я, прямо-таки Америка после 1968 года – запрет дискриминации во всех областях. Впрочем, здесь это было к месту. Первое, что в действительной истории делали румыны, болгары и греки с полученных ими в результате русских войн – это вычищали «ненужное» население. Причем изгоняли не только турок – любую нетитульную нацию. Ужасы этих погромов часто напоминали то, как турки резали греков и армян в Малой Азии. А этого допустить нельзя, тут я с его императорским величеством согласен.
Четвертая же категория включала в себя земли, которые будут переданы Греции, а также Албания, Македония и Босния, которые получат независимость. Но тоже при условии гарантий для меньшинств, а также размещения русских баз на переходный период на случай, если эти гарантии будут нарушены.
Конечно, для России было бы желательно превратить и эти земли в русские протектораты, но нам и с теми территориями, которые числятся в первых трех категориях, забот полон рот. Поэтому, наверное, так будет действительно лучше.
И наконец, я обратил внимание на дату – 3 февраля 1855 года. Это, понятно, по юлианскому календарю – то есть завтра. Эх, подумал я, не надо было столько пить… Но ноги меня уже несли в мой кабинет – такую статью запороть мне ну уж никак нельзя.
14 (2) февраля 1855 года.
Российская империя.
Санкт-Петербург. Зимний дворец.
Сергей Михайлович Горюнов,
капитан 2-го ранга, профессор
Елагиноостровского университета
На первом нашем заседании мне попросту не хватило времени рассказать всем участникам совещания о предполагаемой крестьянской реформе о самом больном вопросе – о помещичьих крестьянах. Хотя правильнее было бы назвать это земельным вопросом. Ведь крестьян освободить от крепостной зависимости можно было бы одномоментно – один царский указ, и они становятся лично свободными. А вот что делать с землей, на которой они живут и работают, и которая де-юре принадлежит помещику, который может распоряжаться ею по своему усмотрению?
Кстати, на варианте, чем-то напоминающем британское огораживание, настаивали господа декабристы. В Британии крестьяне получили личную свободу, но земля осталась во владении помещиков, для которых было выгоднее либо разводить на ней овец, либо отдать ее в аренду немногим. Большинство же крестьян теряло землю, с которой они кормились. И многим пришлось бродяжничать и побираться.
Когда к власти пришел Жирный Гарри[15], был попросту принят ряд законов по борьбе с бродяжничеством, согласно которому люди без постоянного места жительства сначала были биты кнутом, затем лишались уха, а в третий раз их попросту и без затей казнили. Исключение