зайцев. Так и живет на колесах. В хате у себя бывает редко – где ночь застанет, там и спит. Везде его уважают: и накормят, и чарку поставят, и девушки его приветят. А он вот жениться задумал. Ишь, губа не дура – хочет, чтоб генералы у него на свадьбе гуляли.

Выясняем, что принесенный в подоле Богдан вскружил голову единственной дочери первого хозяина во всём селе, но отец слышать не хотел о таком замужестве и указал сватам на дверь. Отдаст мол её только за степенного жениха, а не голодранца, которому ничего не нужно – одна хата и та с выбитыми окнами. Девичьи слезы не помогли.

Зато подействовал оригинальный способ сватовства – проезжая каждый день мимо дома своей ненаглядной, Богдан выпускал по окнам половину ленты. Будущему тестю надоело прятаться под лавкой, из односельчан мало кто держал его сторону и он отпустил дочку замуж.

На свадьбу съехались бравые парни со всей округи. Привезли харчей и выпивки, чтоб атаману было чем угостить людей, не у тестя брать. Веселье – ракетами, ружейными залпами – шумело на улице не один день. На Чигиринщине последний раз так женились, наверно, еще в позапрошлом веке. Оценив то уважение, какое все показывали сорвиголове-зятю, увидав полковников среди гостей, отец невесты смягчился и за столом уже целовался с Богданом, выговаривая за побитые стекла.

Фигура Богдана любопытна и широко известна в тех краях. Я еще расскажу о нем[46].

К вечеру я совсем расхворался. Пришел врач и поставил градусник – 39,2. Развел руками: то ли нога виновата, то ли тиф, от которого уже слегло несколько казаков. Как бы то ни было, на улицу в такой мороз выходить опасно, а группа снимается со стоянки завтра утром[47].

Из штаба вернулся брат[48], обсуждаем положение. Врач советует отправить меня в медведовскую больницу, куда увезли уже двух тифозных. Вмешивается хозяйка:

– В монастырь нужно, где гайдамаки стоят! Там и лекарь есть, и сестры присмотрят лучше, чем в больнице.

– Вот именно, – соглашается брат. – В надежном месте, у своих… Мы пока останемся в этом районе, так что связь с Холодным Яром будем держать. Как поправишься, нагонишь полк.

Просим хозяина отвезти меня завтра на подводе – тот не возражает. Составляю рапорт, и ближе к ночи брат приносит разрешение и письмо к атаману Чучупаку.

На утро группа выступает, в хату заглядывают попрощаться офицеры и казаки. Разлука с ними гнетет – два года стремя к стремени в походах и боях. Но это же ненадолго… Не хочу ехать – полежу еще день у моих радушных головковцев. Пью оставленный доктором аспирин, угощаюсь малинкой. Потом хозяйка загоняет меня спать на горячую печь, в зерна проса.

Вечером сходятся мужики потолковать о прошлом и будущем. Удивляет их осведомленность в истории Украины, национальная сознательность[49]. Обсуждают ротозеев из Центральной рады, Павла Скоропадского, что «опаскудил свое звание», Коцура, позор древней гетманской столицы. Рассказывают, как еще до революции в Чигиринском уезде составили заговор. Объединившая многих людей подпольная организация стремилась отобрать у помещиков бывшие казачьи земли и вернуть Украине свободу. Выбрали гетмана – одного из крестьян, образованного, бывшего унтер-офицера[50]. В селах запасались оружием и в полной конспирации готовили восстание… но какой-то мужик по великому секрету проболтался жене, та – боровицкой попадье, тоже по секрету, а та – супругу. Поп-малоросс донес приставу, который вызвал войска. В итоге немало народу прокатилось в Сибирь (в том числе и рассказчик), откуда живыми приехали не все.

Припоминаю, как читал когда-то о Чигиринских аграрных волнениях[51]. Разве не характерно, что революционеры подбивали крестьян юга Киевской губернии на восстание под лозунгом самостоятельности Украины, по примеру Зализняка показывая «царскую золотую грамоту» с повелением отнять у панов землю, избрать себе вождя и восстановить казачьи вольности[52], что тут, на ночных сходках в лесу, говорили о том, кого поставить гетманом, в то время как слово это давно устарело и почти ничем не откликалось в душе украинца. Может быть, изгладиться из памяти ему не давала церковь, что белеет на холме в Суботове – там погребли тело Богдана Хмельницкого[53].

Назавтра мне уже чуть лучше и я решаю ехать в Матронинский монастырь – не лежа на подводе, а верхом, потихоньку. В седло сажусь по-дамски, из-за того что не могу вдеть толстый валенок в тесное кавказское стремя.

Проезжаю мимо школы. Фасад украшает искусно вырезанная из камня раскрытая книга, на страницах которой выбито: «Учитесь, братья мои, думайте, читайте – и чужому научайтесь, и свое познайте»[54]. Под ней надпись «Головковская высшая начальная школа». Тут же играют в войну школьники с деревянными ружьями, крича «Слава!» и «Вперед, за Украину!» То и дело придерживаю Абрека – он свеж и просит хода.

Село остается позади, и передо мной разворачивается живописная панорама. От лежащей высоко Головковки на несколько километров идет пологий спуск долиной, окруженной с трех сторон лесистыми горами, а с четвертой – чем-то вроде уменьшенного Кавказского или Карпатского хребта. Должно быть, это песчаные холмы на том берегу Тясмина[55], о которых говорил хозяин. Справа, в конце долины – Медведовка. Левее тянется под горами, прячась за деревьями и в оврагах, село Мельники. За ним виден купол церкви. Это монастырь, штаб гайдамаков.

Местность и вправду напоминает Кавказ в миниатюре. Вершины, изрезанные ущельями, выводят на горизонте причудливый узор. На волнистых полях, куда ни глянь, громоздятся курганы. Видно, что в свое время здесь хорошо погуляли – было и кого хоронить.

Спустя какое-то время добираюсь до Мельников. Село на вид вполне мирное, но у парней, которые идут по улице и поют «Серед степу на просторі», есть ружья, кое у кого – и револьверы с саблями. Одна старинная, ножны оправлены в серебро.

Подъезжаю:

– Добрый день, хлопцы.

– Слава Украине! – откликается несколько человек – вместо обычного «здорово». Я и не подозревал, что холодноярцы так приветствуют друг друга, отвечая «Украине слава!»[56]

Расспрашиваю, как добраться до монастыря.

– Можно через село, только так дальше. Поднимайтесь по этой улочке, за ветряком спуститесь вниз на Кресéльцы. И там прямо через лес.

Абрек одолевает не самый легкий подъем, и снова показывается купол, нырнувший было за линию гор по дороге из Головковки. За мельницей спуск, околица села. Дальше мостик и несколько домов под железной кровлей. Это и есть лесничество Кресельцы.

Слева, в окне одного дома, примечаю черноокую красавицу; справа, в воротах, стройная