было так. На такое было просто невозможно не обратить внимания. В течение всего последнего года я каждую неделю видел его физиономию в новостях.

– Вы представляете Роберта Соломона, кинозвезду. Суд назначен на следующую неделю, если я не ошибаюсь.

– Процесс начнется через три дня. Завтра – отбор присяжных. И мы бы хотели, чтоб ты был в нашей команде. Ты наверняка сумеешь взять на себя пару свидетелей, если дать тебе немного времени на подготовку. Думаю, что твой стиль принесет успех. Вот потому-то я и здесь. Даю тебе роль второго защитника – поработаешь пару недель, и не говоря уже о всей той рекламе, которую ты на халяву получишь, мы можем предложить тебе фиксированный гонорар в двести тысяч долларов.

Руди улыбнулся мне, сверкнув своими идеальными белоснежными зубами. В этот момент он походил на владельца кондитерской, бесплатно предлагающего беспризорнику столько шоколада, сколько тот способен одолеть. Ну просто филантроп и благотворитель. Чем дольше я молчал, тем труднее становилось Руди удерживать эту улыбку.

– Когда вы говорите «мы», то кого именно имеете в виду? Я-то думал, вы единолично рулите своим кораблем под названием «Адвокатское бюро Карпа».

Кивнув, он ответил:

– Да, но когда дело доходит до голливудских звезд, которых судят за убийство, всегда есть и другой игрок. Мой клиент – студия. Это они попросили меня представлять Бобби, и именно они оплачивают счет. Так что скажешь, малыш? Хочешь стать знаменитым адвокатом?

– Обычно предпочитаю держаться в тени, – сказал я.

Лицо у него вытянулось.

– Да ладно, это ведь процесс об убийстве века! Так как все-таки? – не отставал Руди.

– Нет, спасибо, – ответил я.

Карп этого явно не ожидал. Откинувшись на спинку стула, он скрестил руки на груди и произнес:

– Эдди, да любой адвокат в этом городе просто убил бы за место за столом защиты в этом деле! И ты это знаешь. Дело в деньгах? В чем проблема?

Подошел официант с двумя тарелками супа, от которого Руди лишь отмахнулся. Придвинув стул поближе к столу, он подался вперед, опершись на локти в ожидании моего ответа.

– Не хочу показаться надменным придурком, Руди… Вы правы, большинство адвокатов убили бы за это кресло. Но я не такой, как большинство адвокатов. Из того, что я читал в газетах, и того, что видел по телевизору, по-моему, именно Роберт Соломон и убил этих людей. А я не собираюсь помогать убийце уйти от наказания, независимо от того, насколько он знаменит или сколько у него денег. Извините, но мой ответ – нет.

На лице Карпа все еще играла улыбка на пять тысяч долларов, когда он искоса глянул на меня и, слегка кивнув, сказал:

– Я понял, Эдди. А как насчет четверти миллиона для ровного счета?

– Дело не в деньгах. Я не выступаю за виновных. Я уже это проходил. Это обходится гораздо дороже любых денег, – ответил я.

Наконец на лице Руди отразилось осознание, и он на какое-то время спрятал улыбку.

– О, с этим-то у нас как раз нет никаких проблем. Видишь ли, Бобби Соломон невиновен. Полиция Нью-Йорка обвинила его в убийствах при помощи подтасовки улик.

– В самом деле? И вы можете это доказать? – спросил я.

Карп ненадолго примолк.

– Нет, – наконец произнес он. – Но думаю, что ты сможешь.

Глава 4

Кейн уставился в высокое, во весь рост, зеркало, висящее перед ним в спальне. По краям его, засунутые между стеклом и рамой, были прикреплены десятки фотографий мужчины, который сейчас медленно растворялся в собственной ванне. Кейн привез фотографии с собой. Ему требовалось еще немного времени, чтобы как следует изучить свой объект. Один снимок – единственный, на котором Кейну удалось запечатлеть мужчину в сидячем положении – привлек его внимание больше остальных. На этой фотографии объект расположился на скамейке в Центральном парке, бросая хлебные крошки птицам и вытянув перед собой скрещенные ноги.

Кресло, которое Кейн приволок из гостиной, было примерно на пять дюймов ниже парковой скамейки на фотографии, и он изо всех сил пытался правильно расположить ноги. Кейн в жизни не сидел, скрестив ноги. Это никогда не было для него удобно или естественно, но он был настоящим перфекционистом, когда дело доходило до того, чтобы стать кем-то другим. Это всегда было жизненно важно для успеха в намеченном деле.

Способность к подражанию была даром, который он обнаружил у себя еще в школе. На переменах Кейн частенько изображал учителей для остальной части класса, а его одноклассники катались по полу от смеха. Сам он никогда не смеялся, но ему нравилось всеобщее внимание. Нравился смех его ровесников, хотя он не мог понять, почему они смеялись и что именно связывало их смех с его попытками подражания. Тем не менее он время от времени это проделывал. Вдобавок это помогало ему вписаться в любую компанию, не чувствовать себя в ней чужим. В детстве Кейн много переезжал – в новую школу, в новый город – почти каждый год, и каждый раз вскоре после этого его мать неизбежно теряла работу из-за болезни или пьянства. А затем по всему их району появлялись расклеенные объявления – фотографии пропавших домашних животных.

Обычно тогда, когда приходило время двигаться дальше.

Кейн быстро развил в себе способность знакомиться с людьми. Заводить новых друзей ему удавалось без труда, и не похоже, чтобы в этом деле у него недоставало практики. Устраиваемые им представления быстро растапливали лед. Буквально через пару дней девчонки из его класса переставали поглядывать на него свысока, а парни вовлекали его в разговоры о бейсболе. Вскоре, став постарше, Кейн уже изображал из себя всяких знаменитостей, а также профессоров и преподавателей.

Он сел прямо и опять попытался закинуть одну ногу на другую точно так же, как на фотографии. Правая икра над левым коленом, нога вытянута. Тут его правая нога соскользнула с колена, и он выругался. Сделав небольшой перерыв, несколько раз проиграл панграмму, записанную прямо перед тем, как он пустил зачитавшему ее человеку пулю в голову. Несколько раз произнес ее от начала до конца – вначале едва слышным шепотом, а потом постепенно увеличивая громкость. Кейн вновь и вновь прокручивал запись. Закрыв глаза, внимательно вслушивался. Голос на диктофоне мог быть и получше. Он все еще мог уловить страх в этом голосе. Из-за дрожи, поселившейся в глубине гортани мужчины, некоторые слова звучали неразборчиво. Кейн попытался вычленить их и повторил с более уверенной интонацией, проверяя, как они будут звучать без страха. Голос на диктофоне был довольно низким. Кейн