Падриг и Салли Тиг жили рядом с Кейвхиллом в Белфасте недалеко от зоопарка. Их маленький дом примыкал к заброшенному зданию, испещренному граффити. Окна были заколочены досками, разбитые стекла и мусор разбросаны по переднему и заднему садам. Высокая неухоженная живая изгородь отделяла это место от шоссе напротив. С первого взгляда казалось, что дом пустует. Но он отнюдь не пустовал.

Решение стать фостерными родителями было принято этой парой однажды солнечным утром, после того как Падриг прочитал в газете объявление — требовались фостерные родители за крошечную сумму в двадцать пять фунтов в неделю. Да, то были шестидесятые годы, тогда еще можно было купить дом за тысячу фунтов. Быстрый ряд мысленных подсчетов — и Падриг решил, что, став фостерными родителями, они смогут поддержать свой растущий бизнес в нелегальной иммиграционной службе. Перевозчики иммигрантов просили по двадцать пять фунтов за грузовик, полный мужчин и женщин из Восточной Европы, и иногда требовалось время, чтобы найти для них всех работу. Но как только работа находилась, Падриг и Салли брали девяносто процентов их заработка в обмен на «постель и завтрак» в заброшенном здании. Страстно стремясь помочь своим товарищам-иммигрантам встать на ноги, Падриг и Салли на целые месяцы втискивали по двадцать бедных душ в одну комнату зараз и в конце концов втискивали их и в собственный задрипанный дом.

Вот почему Марго пришлось делить детскую с тремя мужчинами-поляками, электриками. Все они спали на голом полу — утром, днем, а иногда и ночью. Большую часть времени они курили. Иногда пили водку и суп в чашках. Обычно Салли совершенно забывала о Марго и оставляла ее там на весь день — немного подгузников, немного одежды, немного пустого живота.

Что бы я ни делала с Салли, что бы ни говорила ей, это не производило никакого эффекта. Она не ощущала моего присутствия, не слышала моих требований, которые я выдвигала ради Марго, не чувствовала моих пощечин. И все потому, что не только дом Салли был набит нелегальными чужаками, но и она сама была во власти демонов-мигрантов — особенно в последнее время. Все, что осталось от ее совести, заглушалось ежедневной дозой конопли.

К счастью, одному из поляков, проживавших в детской, Доброгосту, полюбилась Марго. Чтобы попытать счастья за морем, он оставил в Щецине годовалую дочь. Я помогла Доброгосту найти работу в ремонтных мастерских с доками, уговорила его солгать Падригу и Салли насчет его заработной платы, а потом в конце концов убедила его покупать детское молоко и еду для маленькой Марго. Она была покрыта язвами, оттого что ей не меняли вовремя подгузники и плохо кормили. Время от времени по ночам я вынимала ее из кроватки и помогала ходить по дому.

Падриг и Салли встревожились, обнаружив, что их крошечный ребенок бродит по коридору в три часа ночи, хихикая неизвестно с кем. Иногда у меня появлялось искушение поднять Марго и разбудить их рано утром, чтобы они увидели, как она висит над их кроватью. Но я подумала, что лучше так не поступать.

Однажды Доброгост исчез. Новые жильцы детской шептались о том, что он утаивал жалованье, что у него в чемодане обнаружили труп и что тяжелый чемодан, к которому привязали груз, утопили в море. Новым жильцам детской не нравилось, что по ночам Марго кричала, зовя Доброгоста. Она уже начала игнорировать меня и жаждала человеческого внимания. И вот эти жильцы попытались выбросить Марго в окошко, но я захлопнула окно. Когда они разбили стекло, я встала перед окном, а потом попыталась вырвать у них Марго. Но я не могла помешать им избивать ее так сильно, что красивые голубые глаза Марго почти исчезали под багровой, опухшей кожей, не могла помешать им швырять ее о стену, из-за чего маленькие трещинки бежали по задней части ее крошечного черепа. Я плакала из-за своей беспомощности при виде ее маленького окровавленного лица.

Но что я могла сделать — так это смягчать удары, мешая им ее убить. Я столько раз выходила в поисках помощи, но ни до кого не могла докричаться. Никто не слушал меня.

Пришел и ушел третий день рождения Марго. Ее волосы все еще были как маленькое хлопковое облачко, лицо — ангельским, со щечками как персики. Но я уже могла заметить, как в нем появляется жесткость. Потеря. Золотой свет, окружавший ее много месяцев после смерти Уны, поблек. Теперь он окружал только ее сердце.

Однажды ранним утром жители детской вернулись с ночной вахты. Оба были накачаны наркотиками до потери сознания. Они подумали, что было бы забавно прикончить Марго.

Что-то в окне привлекло мое внимание: ярко-голубой свет быстро двигался по улице. Когда я снова посмотрела в ту сторону, то увидела доктора Эдвардса, одетого в мокрый от пота белый спортивный жилет, синие шорты и спортивные туфли. Он бежал быстро, и к тому времени, как я решила до него добраться, находился уже в тридцати ярдах от дома. Я закрыла глаза и в первый раз взмолилась Богу, чтобы тот позволил мне достучаться до доктора. Да, Богу. Нан сказала, что ничего нельзя исправить, и я подозревала, что это был последний шанс Марго. Если сейчас я ничего не предприму, то жизнь, которую я прожила бы, оборвется, да так быстро, что я и глазом моргнуть не успею, а второго шанса не будет.

Я еще не завершила молитву, как оказалась рядом с доктором Эдвардсом. По нашим прошлым встречам я знала, что должна пробиться через его любовь к логике. Он никогда не действовал интуитивно. Я должна была всучить ему историю и изложить все так, чтобы побудить его к действиям.

На бегу я старалась придумать, как заставить этого человека подойти к двери нужного дома и потребовать, чтобы его впустили. И внезапно обнаружила, что неподвижно стою перед ним, а он бежит ко мне. И смотрит прямо на меня.

— Могу я чем-нибудь вам помочь? — спросил доктор, замедлив бег. Он остановился, задыхаясь.

Я огляделась по сторонам. Он что, меня видит? Я быстро взглянула на него, стараясь удержать его внимание и в то же время проверить, что он говорит именно со мной. Я видела окутывавшие его эмоции и мысли, но вместо ленточек, которые иногда появлялись, когда люди разрешали мне проникнуть в их сознание, заметила маленький шнур, который как будто был связан с моей аурой и в то мгновение привел нас обоих в одно и то же мироздание.

Я быстро стряхнула с себя удивление. Время означало жизнь.

— Там ребенок, — поспешно сказала я, показывая на дом Салли и Падрига. — Вы однажды уже спасли ей жизнь. Нужно, чтобы вы снова помогли ей.

Он медленно повернулся и посмотрел на дом. Сделал к нему шаг, потом другой. Я заметила заворачивающую за угол полицейскую машину и ринулась к ней. Доктор Эдвардс не был супергероем, ему требовалась поддержка. Я подбежала к полицейской машине, сунулась в двигатель и, когда водитель увеличил скорость, рванула зажигание. Это сработало. Штуковина застряла, зафырчала и сломалась. Оба полицейских через секунду вылезли из машины.

Доктор Эдвардс порядком перепугался, когда понял, что женщина, только что сообщившая об умирающем ребенке, исчезла. Доктор медленно подошел к дому и постучал в дверь. Никто не отозвался. Он осмотрел улицу, размял поджилки и постучал снова. Я обратила внимание сержанта Миллза, одного из полицейских, которые пытались починить двигатель, на доктора Эдвардса. До сержанта Миллза доходили слухи о проблемах в этом доме, и небогато одетый человек, барабанящий в дверь на рассвете, заставил его заподозрить неладное.