Когда сержант Миллз и сержант Бэнкрофт приблизились к дому, дверь открылась. На дюйм. Из щели повеяло кислым дыханием Падрига, что заставило доктора Эдвардса сделать шаг назад.

— Здравствуйте, — произнес доктор Эдвардс. Он почесал голову, не зная, как продолжить. Падриг уставился на него и издал невнятный звук. Доктор Эдвардс взял себя в руки и добавил: — Меня известили, что здесь есть больной ребенок. Я доктор Эдвардс.

Он вытащил из кармана больничный беджик. Ни он, ни я не знали, как беджик очутился в этом кармане.

Дверь отворилась немного шире.

— Больной ребенок? — переспросил Падриг.

Он знал о ребенке. Скорее всего, она и вправду была больна. Но Падриг не был склонен впускать доктора в дом, однако если он ответит «нет», то у него могут возникнуть проблемы.

Дверь открылась еще шире.

— Наверху. Третья дверь налево. Поторопитесь.

Доктор Эдвардс кивнул и побежал вверх по лестнице. Его немедленно атаковала кислая вонь пота и конопли. В комнате, мимо которой он прошел, шептались два-три человека, все с разными акцентами. Он продолжал идти до тех пор, пока не добрался до детской. Из нее доносилось шарканье нескольких пар тяжелых ног. И детский плач.

Офицеры полиции были у дома, когда Падриг оставил дверь приоткрытой. Сержант Миллз предложил войти. Сержант Бэнкрофт был менее склонен к таким действиям, он считал завтрак куда соблазнительней, а потому настаивал на том, чтобы они подали рапорт о неработающем двигателе. И полицейские, не торопясь, двинулись было прочь.

Доктор Эдвардс распахнул дверь детской. Я последовала туда за ним. То, что он увидел, заставило его громко выругаться.

Сквозь облако дыма он разглядел маленького, запачканного кровью ребенка, привязанного к ножкам стула. Рядом с девочкой — двоих мужчин и стеклянную трубку для курения марихуаны. Голова девочки перекатывалась с плеча на плечо, как яйцо на блюдечке.

Доктор Эдвардс, человек, любивший гольф, молчание и ленивые воскресные дни, внезапно, сам того не ожидая, ринулся к девочке, царапая стул, чтобы ее освободить. Но не успел он этого сделать, как кулак украинца с пальцами, украшенными перстнями, угодил ему в висок.

— Что там такое?

На улице сержант Миллз вытащил пистолет и двинулся обратно к двери. Сержант Бэнкрофт вздохнул и нехотя вынул из кобуры свой пистолет. Он был должен сержанту Миллзу пять фунтов. В любое другое время он настоял бы на своем и отправился бы есть пирог.

— Полиция! Откройте, или мы применим силу!

Прошло несколько секунд. Еще одно предупреждение сержанта Миллза. А потом — я всеми силами старалась сделать так, чтобы это произошло, — короткий, пронзительный визг сорвался с губ Марго.

Сержант Бэнкрофт ворвался внутрь первым.

Именно сержант Бэнкрофт обнаружил наверху комнату, набитую мужчинами с запавшими глазами и женщинами в кишащей блохами одежде. Все они что-то поглощали из картонных коробок. Внезапно посредственный школьный французский прорвал шлюзы его памяти, и сержант понял, что говорит ему женщина под диваном: они иммигранты, которых, по существу, держит в заложниках человек, только что выбравшийся через окно в ванной. Что они хотят домой.

Именно сержант Миллз помог доктору Эдвардсу в его сражении в детской. Сержант достал пистолет и выстрелил в мужчину, который пытался с ножом в руке напасть на другого, лежащего на койке.

А в это время доктор Эдвардс подхватил Марго — такую легкую и хрупкую, что у него перехватило дыхание, — и вынес ее из дома. И лучи восходящего солнца впервые за много месяцев озарили лицо Марго.

Когда он стоял с Марго на той тихой улице, проверяя ее пульс, я потянулась и прикоснулась к ее голове. В моей же голове вспыхнуло короткое воспоминание. Просто слабый проблеск. Лицо человека, склоняющегося надо мной, струйка крови на его лбу после драки наверху. Я вспомнила этот момент. Руки доктора Эдвардса дрожали, когда он исследовал маленькое тельце Марго, считая ее пульс. Я увидела в этом свой шанс.

— Заберите ее домой, — прошептала я ему на ухо.

К моему облегчению, он услышал каждое мое слово.

Учитывая, что Марго находилась в таком состоянии, что срочно нуждалась в уходе, полиция не возражала против желания доктора Эдвардса позаботиться о ней дома.

Следующую пару недель Марго провела в мягкой чистой постели, видя в окно ряд холмов и ясные небеса. Не то чтобы она действительно смотрела в окно — она по большей части спала.

Я занималась тем, что читала хорошие книги — у доктора Эдвардса была впечатляющая коллекция Диккенса, первые издания и все такое прочее — в шезлонге у окна. Марго через капельницы вводили лекарство и держали на диете из свежих фруктов, овощей и молока. Постепенно синяки на ее ногах и руках поблекли, как и голубые тени под глазами. Но золотистый свет вокруг ее сердца не вернулся.

У доктора Эдвардса, или Кайла, как он велел Марго его называть, имелись жена и две дочери, тринадцати и восемнадцати лет. Их фотографии были расставлены на каминной доске, на длинных полках над винтовой лестницей и на викторианском письменном столе в его кабинете. Я ощутила легкий раскол в этой семье: старшая дочь Карина позировала на каждой фотографии, как гламурная модель: одна рука эффектно поднимает над головой длинные волосы, другая — на талии, при этом Карина всегда надувала губы и подмигивала. Но красноречивее всего для меня было то, что на каждой фотографии Лу, жена доктора, обнимала Карину, хотя и без тени улыбки на лице. Всякий раз, когда на фото появлялась младшая дочь — ее звали Кейт, — она стояла поодаль от матери и старшей сестры, сжав перед собой руки, слегка наклонив голову, так что ее прямые темные волосы наполовину скрывали лицо. Даже там, где из-за тесного пространства они поневоле должны были стоять рядом, я заметила, что Кейт поворачивалась так, чтобы совершенно не касаться ни Лу, ни Карины.

Больше того, я ее узнала. Смутный образ всплыл из глубин моей памяти: костяная настольная китайская лампа падает на пол и разбивается. Доска для игры. Яркий солнечный свет струится через дверь сарая, и лицо Кейт, искаженное в вопле или в смехе. Я выглянула в окно, чтобы посмотреть на длинный задний сад. Большой деревянный сарай. Должно быть, тот самый.

Лу, Кейт и Карина проводили месяц в Дублине у родителей Лу. Кайл коротал дни, пытаясь заниматься работой по дому, пока Марго спала, но его явно беспокоила сложившаяся ситуация. Недостроенный скворечник, неокрашенный дверной косяк… Я часто следовала за ним, чтобы убедиться, что никакие гвозди не раскиданы по дому и Марго не может проглотить их или наступить на них.

Я видела, что творится в голове Кайла — в буквальном смысле слова. Он выкопал медицинские записи Марго из своего архива и постепенно припомнил младенца, которого лечил несколько лет назад, младенца, которому не полагалось прожить так долго, тем более в доме, полном наркотиков и жестокости.