за руку и вошла. По углам хижины стояли два котелка, куда падали капли, но в остальном внутри было чисто и сухо. А еще тепло и уютно. Старушка оказалась на редкость заботливой: дала им полотенца, налила чаю и выставила на стол сладости, которых Иви ни разу не видела раньше. У нее был длинный нос, а говорила она исключительно ласково. Ее жесты не были ни слишком резкими, ни слишком плавными – в самый раз. Брат с сестрой в шутку прозвали ее Юбаба, как старую колдунью, хозяйку бани, в «Унесенных призраками»[13]. Они заходили к ней всякий раз, как выезжали на море. Ни о чем особом не говорили, просто заглядывали посидеть. Дожидались прихода поезда и убегали.

В последний раз, когда они к ней постучали, была уже осень. Дверь оказалась заперта на замок. Они кричали в окна, но никто не отзывался. Соседка, которой, видимо, надоело слушать этот шум, вышла к ним в тонком плаще и шлепанцах, чтобы сказать, что дочь старушки забрала ее с собой за границу. Хозяйка уехала, и хижина опустела.

Какое-то время Ханс грустил. Иви его понимала. Ему нравилась хижина. То, как тепло и уютно внутри, а прежде всего – сама Юбаба.

Иви же с ранних лет привыкла защищаться, держать дистанцию и с людьми, и с вещами. Пожалуй, если б у нее спросили, что нравится ей больше всего, она назвала бы бег. Ветер, бьющий в щеки и лоб, развевающий волосы. Пот, текущий по спине, и это удивительное чувство, что она одна против всего мира. Возможно, ей нравилось бегать, потому что нравилось побеждать и потому что после победы она могла полюбоваться на проигравших – как они злятся. В беге было все, что делало ее счастливой.

Хансу нравилось море и нравилось улыбаться. В отличие от ее улыбки, широкой и дерзкой, он улыбался лишь уголками рта, и это было похоже на теплый солнечный лучик среди зимы. Он был застенчивый и милый, как коала.

– Коала-коала, слышишь меня? – Иви ерошила ему волосы.

– Я не коала, я кит! – кричал Ханс в ответ, сердясь на сестру.

– Тогда идем, маленький кит! – хохотала она.

Ханс был открытым, невинным и прекрасным. Он любил китов и вообще животных, даже шумных воробьев. Ему нравились даже капризные дети, а что может быть ужаснее? Он собирал коллекцию фильмов, которые стояли на полке у него в комнате. Расклеивал постеры по стенам. Иви пробиралась к нему перед тем, как лечь спать, игнорируя его возмущенные возгласы:

– Эй! Ты что, снова забыла принять душ?

Иви терлась головой о его подушку и одеяло.

– Почему ты их не поменяешь? – Она лежала на спине, задрав ноги и щупая пальцами скотч, которым были приклеены постеры. – У тебя под кроватью еще сотни, свернутые в трубки, а эти уже выгорели на солнце.

Ханс садился, клал ее стопы себе на колени и легонько массировал.

– Не знаю. Почему-то не хочется с ними расставаться, – говорил он с оттенком ностальгии.

Иви улыбалась его неожиданной сентиментальности. Тогда она не понимала этого чувства. Гораздо позже, пройдя однажды мимо постера с фильмом на автобусной остановке, Иви внезапно ощутила что-то в этом роде: когда начинаешь скучать еще до расставания.

Хансу нравилось готовить, нравились и западная, и китайская кухни. Он надевал фартук и аккуратно завязывал за спиной бант. Предпочитал козье молоко коровьему. Говорил, что оно слаще.

– Когда я ходил в садик, мама каждый день приносила мне завтрак. И бутылку козьего молока. Бутылка была такая холодная! – улыбаясь, вспоминал он. – Мне нравилось держать ее в руках.

Иви казалось, что у козьего молока странный вкус, но каждый день после школы она покупала брату бутылку в лавочке по дороге. Когда-то это делала мать, теперь Иви заменила ее. Одна полка в холодильнике у них дома всегда была заставлена стеклянными бутылками. Когда достаешь такую, она быстро запотевает.

– Как получается, что тебе все на свете интересно? – спрашивала она Ханса. – Есть что-нибудь, что тебе не нравится?

– Не-а, – отвечал он не задумываясь. – Всё вокруг хорошо.

– Чудак, – она строила гримасу.

– Но есть кое-что, что я хотел бы изменить, если б мог. – Он наклонялся к ней. – Я бы хотел иметь твой нос.

– Тут я ничего не могу поделать. – Иви пожимала плечами и качала головой, втайне довольная.

Ее обостренное обоняние различало самые слабые, еле заметные, даже намеренно скрытые запахи. Море казалось ей похлебкой, пляж – сковородкой-вок, но она знала все, чего коснулся бриз. Улавливала запахи усталой кассирши за стеклянной перегородкой, с розовой заколкой в золотом ободке, которые та пыталась скрыть за духами: саке, которое она пила прошлым вечером, и табак на кончиках пальцев и в складках формы. И еще какой-то дым, который не получалось распознать.

В отрыжке продавца из магазинчика на углу Иви различала холодную лапшу с чесноком и мисо-суп, съеденные на обед, кислое тайваньское пиво, еще не переварившееся, выпитое час назад. Он обильно потел и маскировал это, брызгая дешевым одеколоном на шею и запястья.

Запахи ничего не скрывали – истории обретали форму, достигая ее носа.

Хансу нравилось взять сестру за руку и указать на какого-нибудь прохожего, вроде парня с насморочным носом или женщину, несущую проростки бобов в полиэтиленовом пакете с красно-белыми полосками.

– Эй, как насчет него? А насчет нее? – Он весь превращался в слух.

Только Иви знала, что острое обоняние – ее проклятие. Оно изматывало ее умственно и физически, будило отвращение ко многим вещам. С начальной школы и до самого выпуска Иви жаловалась на запахи еды в пакетах, которые одноклассники приносили с собой, на мальчишек, которые забывали вымыть голову, на девочек, у которых начинались месячные. Одно за другим, одно за другим…

Конечно, эти жалобы были искренними, но вместе с этим выдавали ее тщеславие.

Зрение отступало на второй план, когда обоняние бралось за дело. И тем не менее…

Когда на годовщину смерти брата она опять ступила на ту платформу, услышала свист ветра и увидела облачка песка, несущиеся с пляжа, то поняла, что не чувствует никаких запахов. Обоняние отказалось ей служить.

6

Первым это заметил Ховард.

Спустя несколько месяцев после смерти Ханса он увидел, как Иви пьет скисший в холодильнике молочный чай. За ним последовала переполненная мусорная корзина с протухшими отходами, на которую она никак не среагировала. Он подумал, что у нее депрессия, но счел это странным. Поэтому покопался в интернете, нашел статью на медицинском сайте и заставил пройти Иви домашний тест. Шоколад,