Можно сказать, я получаю неожиданную возможность соврать и выпутаться изо всей этой истории, например сказав, что нашел эту запись в Сети и выдал ее за свою. Или замести следы и признаться, что я все выдумал, чтобы произвести на Аду впечатление. Или рассмеяться и спросить, неужели она и вправду решила, что я на такое способен…

Но искреннее восхищение Ады останавливает меня.

— Да, это… я.

— Тебе надо выступить на празднике!

Ну вот, так я и предполагал — поэтому заранее и придумал разные болезни и оправдания, чтобы меня больше не доставали никакими уговорами. Но теперь не могу заставить себя выдать что-нибудь в этом роде. Не знаю, является ли нежелание достаточным поводом для отказа, но это лучшая полуправда, до которой я могу додуматься.

— Мне не хочется…

— Да ты просто должен! Народ с ума сойдет от восторга!

— Было бы очень неплохо, чтобы ты никому об этом не рассказывала.

— Неужели мне не удастся уговорить тебя? — с улыбкой спрашивает Ада.

На мгновение меня так и подмывает сказать ей: «Вовсе нет! Уж коли ты так ласкова со мной и так ослепительно мне улыбаешься, может, я и соглашусь». Но так дело не пойдет. Может разразиться скандал, и Ада навсегда перестанет меня замечать. Я качаю головой.

— Извини, но верни мне, пожалуйста, диск.

— Я хотела бы послушать еще…

— Ты же его никому больше не поставишь?

— Хорошо, не поставлю… Хотя это было бы круто!

— Понимаешь, мне надо бы дать его моей бабушке… Возможно, я не вру — почему бы действительно не доставить бабушке это удовольствие, чтобы она знала, что я все же кое на что способен…

Мы все еще стоим во дворе. Вот досада, что так долго нет звонка!.. «Страна безымянных» жмется неподалеку и поглядывает в мою сторону. Ада машет каким-то подружкам, но те не подходят. И зачем она только стоит тут со мной?

— А для меня ты как-нибудь споешь? — неожиданно спрашивает Ада.

— Тогда тебе придется купить беруши.

— Ты смешной, Барт.

— Можешь еще как-нибудь пойти со мной на бокс. Ада заливисто смеется:

— Ты занимаешься боксом, да? С ума сойти. Представляю себе!

Я не собираюсь убеждать Аду в том, что на самом деле хожу на тренировки, но мне очень хочется, чтобы она перестала так хохотать.

Ада тем временем принимается рассказывать, что у Лисе из нашего класса был парень-боксер. Только не надо об этом никому рассказывать. Зачем она мне это говорит?

И для чего-то сообщает, что Лисе нравятся мускулистые ребята. Наверное, это тоже секрет.

Наконец-то раздается звонок, и мы идем в класс. В моем животе, словно в него подбрасывают бумагу и сухой хворост, бушует пламя.

Никогда не смогу рассказать, что происходило на уроке. Мой мозг отправился в далекое путешествие и не возвращался до самого звонка. Мне нравится бездельничать на уроках, но из-за этого потом приходится попотеть с домашкой.

На следующем уроке предполагается репетиция праздника. Кто в ней не участвует, идет заниматься физрой. Я натягиваю кроссовки.

На перемене, после нескольких раундов бэнди и игры в пушечное ядро, я замечаю, как что-то изменилось. Такое ощущение, что я фосфоресцирую или у меня на лице появилась экзема. Несколько крутых парней приветственно кивают мне так, будто мы старые друзья.

Что-то произошло во время занятий физрой, и это явно не имеет никакого отношения к игре в пушечное ядро.

Я замечаю Аду. Она выглядит очень несчастной. Как будто сделала именно то, чего я просил ее не делать. Страх пронзает меня насквозь.

Мы входим в класс, и, когда я спрашиваю, как прошла репетиция, не взглянув на меня, Ада отвечает:

— Хорошо.

У Ады длинные темно-русые волосы и прямой, будто вычерченный по линейке, нос. Глаза карие, цвета кожаной сумки нашего учителя, а ее улыбка может растопить даже айсберг. Но сейчас это излучение надежно скрыто.

В класс входит учитель и тут же принимается говорить о концерте. Он совершенно поражен нашим «А» классом, где, оказывается, целое созвездие самых разнообразных творческих дарований. — Прекрасно, что записалось так много желающих принять участие в концерте, — говорит он и выдерживает небольшую паузу. — Я хочу сказать, что скромность — тоже добродетель. Мы все очень не уверены в своих способностях. Однако когда у человека талант, его не так-то легко скрыть. Талант — это особая сила. Рано или поздно он одолеет любые препятствия.

И снова пауза. Тут я понимаю, что учитель в упор смотрит на меня. И этот взгляд красноречивей всех его туповатых фраз.

— Барт, — продолжает учитель, — я очень хочу, чтобы ты спел на празднике.

Теперь все таращатся на меня. Я смотрю на Аду, которая уставилась в парту.

Понимаю, учитель хочет превосходной программы, чтобы все следующее полугодие согреваться в лучах ее славы. Остальные мечтают переплюнуть «бэшек».

В такой ситуации не соврать невозможно. Хорошо бы иметь заранее заготовленный ответ, чтобы опередить учительские рулады. Но…

— Э-э, — мямлю я, пытаясь выкрутиться, — э-э, вообще-то это не очень-то получится.

Честно говоря, я не дал себе труда заранее подумать о том, как поступить в таком случае. «Это не очень-то получится»? А что, собственно, я собираюсь делать? Спешу на аудиенцию с королем?

Учитель задумчиво уставился в потолок и продолжает:

— Я хочу… то есть мы хотим, чтобы твое выступление завершило программу. Ты поешь по-настоящему… Да, я под большим впечатлением, Барт.

Ада все еще рассматривает пятно на парте.

Должны же, наконец, прийти мне в голову волшебные слова, которые избавят меня от этого испытания!..

Череп трещит от мыслей. Мозг пытается найти синоним к слову «нет!». Оно вбирает в себя все, что я хочу сейчас сказать — громко, четко, с восклицательным знаком в конце.

— Я мог бы… выступить, — наконец выдавливаю я из себя.

— Прекрасно! Восхитительно, Барт! Я просто счастлив!

Любопытно, будет ли он так же счастлив, когда я запорю свое выступление и полностью загублю всю затею с концертом?

Дальше мы выслушиваем, какой у нас замечательный класс. И о том, что, хотя школа была основана в 1910 году и сам Эгиль проработал в ней всего три года, он точно знает, что это будет лучший концерт в школьных анналах. Во всяком случае, мы превзойдем «Б» класс!

Странно, но я не злюсь на Аду, хотя, по идее, должен был смертельно обидеться и прийти в ярость. Я даже больше раздражен собой — что не злюсь.

На перемене ко мне подходят люди, с которыми я едва ли когда-нибудь перекинулся хотя бы словом.