достижения цели. Символ власти.

Она не может быть никем большим.

Но каждый раз, когда она упоминает о том, что у нее есть пара, мне хочется залепить ей рот скотчем и беситься до тех пор, пока у меня не пойдет кровь из горла.

Мне было бы похуй меньше на то, у кого она должна быть.

Любого, кто попытается отобрать ее у меня, постигнет та же участь, что и Гарета.

* * *

Пришло время завершить то, что мы создавали в течение нескольких месяцев.

Конференция лидеров.

Лидеры-Спасители со всего мира соберутся в одном месте, чтобы обсудить планы на будущее. И из-за долгого путешествия и приверженности тому, что мы делаем, мы подарим каждому из них Омегу.

Миа должна была стать подарком.

Я держу ухо востро из-за нее, но она остается в своей комнате, скорее всего, спит от шока и выброса адреналина.

Я должен отпустить ее.

Я исследовал ее, пока она спала, — легкий доступ к правительственным архивам.

Тридцать звонков в ее дом за восемнадцать лет.

— Твою мать, — шиплю я, читая подробности каждого визита.

Тем не менее, социальные службы так и не забрали ее из дома.

Итак…

Даже если я ее отпущу, куда, черт возьми, она денется?

Вернется к своей матери?

Нет. Будет лучше, если я оставлю ее здесь.

Я оказываю ей услугу.

Она этого не осознает, и я сомневаюсь, что когда-нибудь осознает.

Все, что она знает, это то, что я злодей в ее истории.

ГЛАВА 10

МИА

Неделя. Неделя.

Он оставляет дверь в мою спальню незапертой, а также неограниченный доступ на кухню и в гостиную. Ножи, конечно, пропали.

На входной двери теперь есть замысловатый замок и клавиатура.

Я даже не пытаюсь разблокировать его. Я знаю, что это бессмысленно.

Он никогда не выходит из своей комнаты. Или, может быть, выходит посреди ночи, когда я сплю и борюсь с худшими судорогами в своей жизни.

Действие подавляющих средств почти полностью выветрилось, и его запах — настоящая пытка. Мое тело кричит о нем, внутри все сжимается при мысли о нем, но сердце говорит нет.

У меня есть пара, кто-то там ждет меня.

Но моя решимость быстро тает.

Не может быть, чтобы на него не повлияла наша близость, что смущает меня еще больше.

Почему я все еще здесь? Он не делает никаких попыток заговорить со мной, не говоря уже о том, чтобы находиться со мной в одной комнате. Я ем в своей спальне, а когда отваживаюсь зайти в гостиную, там пусто.

Больше всего сбивает с толку то, как много он мне предоставил.

В моем шкафу теперь есть роскошная одежда, наряды из шелка и кашемира, а также дизайнерская обувь в тон. В ванной полно туалетных принадлежностей и роскошных косметических средств, о которых я только слышала.

Только в моем гардеробе, должно быть, тысячи вещей.

В этом нет смысла.

Но когда я стою за мраморной кухонной стойкой, помешивая суп в кастрюле, которую нашла в буфете, меня внезапно поражает его запах.

Я оборачиваюсь, а он уже там.

За дни его отсутствия я забыла, насколько он красив. Одетый в черную рубашку на пуговицах и темные облегающие джинсы, у меня отвисает челюсть.

Он уложил волосы, которые слоями спадают с его лица без особых усилий.

Его ледяные глаза слишком долго задерживаются на моем лице, и я встречаюсь с ним взглядом, пока бульканье в кастрюле не возвращает меня к реальности.

Я могла бы потеряться в его глазах.

Остановись, Миа. Ты не можешь мыслить здраво.

— Мы выходим.

Я выключаю плиту и смотрю на жидкость в кастрюле. — Прости? — спрашиваю я.

— Я собираюсь в ночной клуб, и ты должна составить мне компанию. Оденься соответствующим образом.

Что?

— Ты что, серьезно? — Я поворачиваюсь к нему, нахмурив брови. — В ночной клуб?

Уголок его губ подергивается. — Вообще-то, одному из моих.

— Ты владелец ночного клуба? — В его словах нет смысла.

— Нескольких. Так что не устраивай сцен. Это было бы бессмысленно.

Я недоверчиво качаю головой. — Почему я здесь? — Шепчу я. — Какой в этом смысл? — Спрашиваю я.

Его рот сжимается в тонкую линию, а глаза темнеют. — Будь готова через час. — С этими словами он разворачивается и оставляет меня одну на кухне.

Я помешиваю суп, крепко сжимая ручку половника.

* * *

Я, конечно, никогда не была в ночном клубе.

Как я должна одеваться?

Я перебираю одежду в шкафу и останавливаюсь на простом черном платье без рукавов. Оно чуть выше колен, с небольшими вырезами по бокам талии.

Это не похоже ни на что, что я когда-либо носила, и оно плотно облегает мою фигуру.

Я определенно не хочу участвовать в этом.

Но я заставляю себя действовать, наряжаясь для своего похитителя.

Для Стефана.

Я наношу макияж консервативно, затемняя глаза черной подводкой и тушью. Я зачесываю волосы набок и завиваю их, делая все возможное, чтобы выглядеть презентабельно.

И хотя он говорит, что это его клуб, это не значит, что я не попытаюсь сбежать, если у меня будет шанс.

После подготовки и одевания я надеваю пару маленьких ботильонов и смотрю на себя в зеркало в ванной.

Если честно, я самая красивая, красивее, чем когда-либо была.

Мне все еще не нравится отражение, которое смотрит на меня в ответ.

У меня слишком темные глаза, слишком вьющиеся волосы и слишком маленькие губы.

Я хмурюсь и жду в гостиной, намеренно избегая угла, в котором он заставил меня встать на колени.

Когда он входит в гостиную, одетый в приталенный темно-серый пиджак поверх черной рубашки на пуговицах, я изо всех сил стараюсь не пялиться.

Боже, он выглядит идеально.

Его глаза расширяются, когда он видит меня, сидящую в кресле, а его аромат усиливается восхитительной ноткой.

Но он прочищает горло, и маска безразличия быстро снова появляется на его лице. — Сойдет, — беспечно говорит он.

Я усмехаюсь, но храню молчание.

Он проверяет свой телефон, затем указывает на входную дверь. — Машина ждет.

Я хмурюсь, когда он набирает код на замке, намеренно загораживая мне обзор.

Черт возьми.

— Ты не за рулем?

Он открывает дверь и смотрит на меня. — Нет, милая, — бормочет он. — У нас есть водитель.

Я вздрагиваю при слове «милая». Это не должно меня волновать, но когда он произносит это своим низким баритоном…

Он протягивает мне руку, и я беру ее, глупо позволяя ему отвести меня к черному внедорожнику. Он открывает мне дверь, и мне приходится прикусить губу, чтобы не рассмеяться над абсурдностью всего этого.

Он относился ко мне добрее, чем любой другой