в это вторгаться, можно ли вообще об этом писать? Я считаю, что необходимо. Я считаю, что необходимо, потому что… потому что это, вероятно, одна из миссий литературы. Вторгаться в такие священные, запретные места и брать на себя смелость писать книги обо всем, на что наложено табу.

Вы действительно писали этот роман в башне Монпарнас, в ресторане «Небо Парижа»?

Да. Потому что, как я уже говорил, у меня нет воображения, а мне надо было представить себе, что испытали эти люди. И оказалось, что в мире очень мало ресторанов, расположенных на последнем этаже башни. В Париже такой есть. На 57-м этаже башни Монпарнас есть ресторан, построенный, кстати, примерно в то же время, что и Всемирный торговый центр — в семидесятые годы. Так что я стал ходить туда каждое утро в час, когда «боинги» врезались в башни — в восемь сорок шесть. Я наблюдал, пытался представить себе… представить себе… например звуки. Такие рестораны обычно оборудованы кондиционерами, кондиционеры жужжат, и это жужжание, кстати, отдаленно напоминает шум самолетного реактора. Почувствовать запахи, посмотреть, что там за посетители. Это категория людей довольно своеобразная… те, кому не лень вставать ни свет ни заря, чтобы позавтракать 31 в ресторане на верхотуре башни. Это, в общем, люди особые. Обычно туда приходят для деловых встреч, поговорить о финансах, об инвестициях, об акциях, об облигациях и т. п. Полуночники редко ходят на такие деловые завтраки. И вот, я регулярно там бывал, подсматривал, подслушивал, беседовал с людьми, в том числе и с персоналом, и, основываясь на всем этом, смог сочинить историю, которая вполне могла произойти на самом деле. И я был совершенно поражен дней десять назад, когда Портовое управление Нью-Йорка опубликовало записи телефонных разговоров, которые велись из Всемирного торгового центра утром одиннадцатого сентября. Очень многие вещи, многие диалоги, придуманные мной в романе от начала до конца, оказались похожи, почти слово в слово, на те, что стали достоянием гласности только теперь, уже после того, разумеется, как книга вышла. И это еще раз доказывает, что… Как говорил все тот же Оскар Уайльд жизнь подражает искусству. И, быть может, литература помогает нам яснее увидеть реальность.

На ваш роман было очень много откликов. Я хотел бы процитировать одного критика, который пишет о вашем романе. «…Не столько небрежность в построении фразы, сколько вульгарный тон, где чувствуется какая-то наивность подростка в постпубертатном периоде. Ограничимся одним примером…» И дальше приводится фраза…

Я уже догадываюсь, какая именно. Отлично. «Большой плюс холостяцкой жизни состоит в том, что, когда какаешь, не нужно кашлять, чтобы заглушить „плюх“». Знаете, Антонен Арто тоже много говорил о том, как какают… А также, насколько я помню, Альбер Коэн. В романе «Прекрасная дама» он объясняет, как это трудно — сохранить любовь в совместной жизни, несмотря на шум спускаемой воды. Он пишет про шум спускаемой воды. А я про «плюх». Знаете, это нормально — раздражать и немного шокировать сторонников академизма. Если бы меня в моем возрасте хвалили академики, я бы страшно расстроился. Это был бы конец всей моей карьере. Когда мне будет восемьдесят, я буду писать как академик, но пока что стараюсь… стараюсь найти свой собственный голос.

В вашем новом романе поднята тема отцовства…

«Windows on the World», в сущности, действительно книга об отцовстве. Просто я сам стал отцом и испытываю чувство вины оттого, что дал жизнь ребенку в этом мире. Мне абсолютно непонятно, как надо воспитывать детей. Я человек безответственный, сам по сути еще ребенок, и вдруг на меня обрушивается такая непосильная миссия. Поэтому я думаю… в связи с 11 сентября… Когда я увидел эти кадры, я, естественно, подумал первым делом о своей дочери и почти пожалел, что втянул ее в эту передрягу. Эта новая эра, в которую мы вступили, оказалась эрой террора, настоящего апокалипсиса, когда неизвестно, можно ли зайти в ресторан, чтобы там не взорваться. И я совершенно инстинктивно, логически, подошел к теме отцовства, пытаясь поставить себя на место отца семейства и его двоих детей. И еще я считаю, что, в определенном смысле, отсутствие отца — одна из серьезных проблем нашего времени. Мы, мужчины, неспособны быть отцами, наши отцы тоже неспособны быть нашими отцами и… Короче, как жить в мире, где нет отца?

Вам не кажется, что ваш персонаж слишком похож на вас?

Да. Возможно, это недостаток книги, но проблемы у Картью Йорстона примерно те же, что у меня самого. Я наблюдаю за персонажем, который очень похож на меня, и стараюсь дать ему какие-то отличия. Например у него двое детей, мальчики, а у меня один ребенок, дочь, и так далее. Но мне явно не удалось, как бы это сказать… вас обмануть. Все равно ясно, что Картью страшно на меня похож. Он чуть постарше, родился в Остине, в Техасе, но совершил в жизни примерно те же ошибки, что и я. Вместе с тем… Я предпочитаю честно создавать персонажей, которые похожи на меня, так хоть есть какое-то правдоподобие. Повторю еще раз: если бы мне нужно было написать «Гарри Поттера», не уверен, что у меня бы получилось. Я не смог бы придумать мальчика, который летает на помеле и воюет с ведьмами. Это так. Писатель должен знать свои пределы, это очень важно.

Для меня детство вовсе не «зеленый рай», а долгий унылый период скучный, беспросветный, когда есть только обязанности, только дисциплина, когда надо ходить в школу, делать, что тебе говорят, заниматься, слушаться. У меня осталось впечатление, что от нуля до двадцати лет это все одна сплошная учеба. До сих пор мне кажется, что я освободился только недавно. У меня очень мало воспоминаний о детстве — несколько размытых кадров. Помню какие-то ситуации с бабушкой и дедушкой, с родителями, потом… В общем, это нескончаемое серое уныние, в котором для меня нет ничего привлекательного. Вплоть до того, что, по моим ощущениям, быть ребенком — это все равно что сидеть в тюрьме. Все интересное начинается, когда покидаешь родительский дом. Только тогда человек по-настоящему рождается.

Ваш любимый писатель/писатели?

Я очень люблю нескольких прозаиков, которые здесь считаются не самыми крупными. Это, например Антуан Блонден, Франсуаза Саган, писатели с собственной негромкой музыкой, с большим обаянием. В романе я не раз упоминаю «Над пропастью во ржи» Сэлинджера. У многих французских писателей тоже… тоже есть очарование, изящество… У них отточенные фразы, прозрачная, хрупкая проза. Я стараюсь всегда…