Восточный океан: одиннадцать кособоких изб промышленных людей, царев амбар с мягкой рухлядью[23], тесное кружало, загороженный высоким тыном двор ясашного приказчика, два барака, возведенные служителями первой экспедиции Беринга, да часовенка с похилившимся крестом на ребристом, обомшелом в пазах, куполе. Блинчатые шатры чумов, раскинутых кочевыми эвенками и ламутами, разноцветными кочками пестрели на пойме. Рыжими лишаями расползлись по ней стада оленей. Их ветвистые рога были похожи издали на затейливый частокол, коим кочевники обнесли свои походные жилища.

Несколько диковинных вершников провожали экспедицию до устья. Служители, приводя в походный порядок загроможденную пожитками палубу, с любопытством разглядывали восседающих на оленях ламутов, их прокопченные солнцем безбородые лица, одежды из звериных шкур, островерхие шапки, отороченные яркой камкой.[24] Дикое гиканье неслось навстречу нарастающему шуму морского наката. Олени, мотая рогами и задрав куцые хвостики, гуськом мчали всадников вдоль берега наперегонки с лодией до тех пор, пока путь им не преградила дресвяная коса.

На ней, разделяя реку и море, клокотали вечные буруны. В неумолчном гуле прибоя на миг потонули все звуки; когда же лодия, повинуясь кормщику, проскользнула в неприметный глазу коридор меж бурунами и, обогнув косу, выбралась на простор Ламского[25] моря, истошные вопли всадников затерялись в хоре голосов, рожденных водным раздольем.

Дощатые борта лодии тягуче заскрипели. Шальная волна гулко ударила в бушприт, взметнулась над ним и каскадом освежающих капель брызнула в позеленевшие лица служителей.

— Держи гардевинд[26], Андрей Буш! Аль не протер зенки и Бахуса зришь?! — вспомнив пьяную предотвальную ночь в острожном кружале, сурово прикрикнул на кормщика из пленных шведов седоусый мореход Кондратий Мошков.

Буш виновато заморгал белесыми ресницами и всем телом налег на румпель.

Лодия плавно свернула и, переваливаясь с волны на волну, взбираясь, падая и снова карабкаясь на подвижные холмы зыби, поплыла прежним курсом в кильватер флагманскому боту.

Гигантской чашей расплавленного олова дымилось вокруг кораблей серое море. Неподалеку от лодии играл кит. Он пускал высоко в небо прозрачные фонтаны и, шумно вздыхая, без устали сверлил волны черной, словно отполированной, тушей. Над китом, картаво галдя, вели хоровод охрипшие чайки.

Томясь и страдая от качки, служители хватались за все, что попадалось под руку, шептали молитвы и тоскливо поглядывали за корму. Земля быстро таяла в солнечном блеске, еще близкая и уже недосягаемо далекая, постылая до минуты разлуки с ней, а теперь недоступно желанная каждому из служителей, несмотря на терпкую горечь воспоминаний: слишком много неизгладимых до смерти больших бед и маленьких радостей было связано с этой неровной молочно-синеватой полоской на горизонте. Она вобрала в себя бытие знакомого мира, девственную глухомань таежных джунглей величайшего из материков, бесконечные плесы пустынных сибирских рек, заросшие старинные тропы казаков-опытовщиков к берегам Восточного океана, уставленный могильными вехами тернистый путь, о котором Витус Беринг, рапортуя перед отплытием, кратко отписал в Адмиралтейств-Коллегию: «… идучя путем, оголодала вся команда, и от такого голоду ели мертвое лошадиное мясо, сумы сыромятныя и всякия сырыя кожи, платья и обувь кожаныя…» У перевала близ реки Юдомы навсегда остались лежать в мерзлой земле северо-востока заезжий искатель фортуны штурман Моррисон, геодезист Лужин, восемь якутских солдат и два плотника с Адмиралтейской верфи Санкт-Питербурха. Шестьдесят пять новых крестов желтели на таежных пригорках между Якутском и устьем Охоты — недолговечные памятники жертвам голода и цынги, принесенным Первой Камчатской экспедицией задолго до начала морского вояжа к таинственному Анианскому проливу. Никому не довелось сосчитать тех, кто не выдержал испытаний, положенных на долю исследователя, и предпочел бежать из экспедиции на верную гибель в тайгу, нежели плыть на край света в неведомый океан за Камчаткой и судорожно изгибаться над бортом в жесточайшем припадке морской болезни.

Карта пути Беринга и Чирикова из Камчатки в Америку и обратно в 1741 г. (путь нанесен по карте кап. Э. Бертольфа, 1922 г.)

Карта пути Беринга и Чирикова из Камчатки в Америку и обратно в 1741 г. (путь нанесен по карте кап. Э. Бертольфа, 1922 г.)

Качка выматывала служителей. Дородный экспедиционный иеромонах распростерся на койке в тесной клетушке отведенного офицерам руфа[27] и, кляня море, призывал всех известных ему угодников пощадить его душу. Причитания мешали соседям. Совсем юный, — лишения таежного перехода не согнали румянец с пухлых щек, — мичман Чаплин, недавно произведенный Берингом в этот чин из гардемаринов, досадуя, ждал, когда беспокойный поп умолкнет, ибо никак не мог сосредоточиться и внести в путевой журнал запись об отплытии из Охотска. Время от времени он посматривал в сторону оконца, где, разбирая стопу бумаг, примостился за крохотным столиком командир лодии лейтенант Чириков.

— Алексей Ильич! — встретясь, наконец, взглядом с лейтенантом, взмолился мичман. — Мочи нет, ей-ей! Голова звоном полнится от сей музыки!

— Отче Илларион, — посоветовал Чириков. — Ступайте на квартердек[28]. Враз полегчает.

Иеромонах грузно заворочался на койке.

— Ох, не приведи создатель терпеть муку подобную!.. Тошно мне, господин лейтенант. Мутит, будто натощак выдул мерник[29] зелия окаяннаго.

— Тебе, преподобный ярыжка, натощак и мало-то мерника, — насмешливо пробурчал, подойдя к двери, Кондратий Мошков. — Видь-ка, причасти пузо бездонное. Угощу ради жалости.

— Не срами особу священную, змей-искуситель! — сердито вскричал иеромонах, однако, соблазненный возможностью опохмелиться после разгульной ночи на берегу, поднялся и, шатаясь, последовал за мореходом.

Офицеры дружно засмеялись.

Грызя кончик гусиного пера, Чаплин перелистывал путевой журнал, изредка вчитывался в записи:

«…Март. 18. Прибыли на реку Юдому ко Кресту со всеми со мною материалы и с людьми благополучно. Г-н лейтенант изволил мне сказать, что геодезист Лужин умре сего месяца 11 числа…»

«…Июнь, 11. Отданы оставите пожитки после умершаго геодезиста Лужина по его духовной иеромонаху нашей команды крест серебряный и перстень, денег 37 копеек и прочия вещи, которых наберется Рублев на 10, а государев инструмент: квадрант, астролябия, готовальня с циркулями имеется при команде».

«…Август, 19. Сегодня перебрались все по судам. Г-н капитан и лейтенант Шпанберг на новом судне, которому звание «Фортуна»; на старом г-н лейтенант Чириков, при нем я и иеромонах, служителей 15 человек и 4 человека мореходов…»

Мичман перебирал в памяти события нынешнего утра. Перед глазами возникла нарядная пойма, пестрые жилища кочевников, всадники, мчащиеся на оленях вперегонки с лодией. Помедлив, он записал:

«…Август, 22. В начале девятаго часа г-н капитан со своим судном отвалил от берегу и среди реки Охоты лег на якорь; и в исходе отвалило наше судно. В начале одиннадцатая часа поднял парусы, пошли из устья реки Охоты по правую сторону