Мусульмане кидают в паломников камнями. Три поколения наших рыцарей погибли, чтобы вернуть святыню, но всё напрасно. Не принимает нашу жертву Господь.

– Почему, почему не принимает? – с живейшим интересом спросил мальчишка.

– Потому, что все грешны, – мрачно ответил странник. Он разговаривал с мальчиком на языке взрослых, совершенно не заботясь, понимает тот его или нет.

Монах говорил странные вещи, что люди давно забыли Бога и поклоняются Ему лишь внешне, а на самом деле место в их сердцах занял золотой телец, золотой зверь, предсказанный в апокалипсисе. Он говорил что суеверия, словно золой, покрыли живой свет веры, и нет уже огня, чуть тлеют угольки, погребенные под слоем пепла внешних обрядов. Он говорил о неутолимой гордыне и алчности людей, о том, что люди решили, что Бог такой же, как они, и украшают золотом и серебром иконы и распятия, словно Он тоже любит богатство, словно они надеются Его подкупить.

– Повсюду самообман, – с горечью говорил пилигрим. – Строят храмы, одни выше и богаче других, украшают парчой и золотом алтари, а главная святыня так и остаётся в запустении. Лицемеры. Протягивают руки к иконам в окладах из драгоценных камней, молятся, ждут Второго пришествия. И никто не подумает, что Сын Божий вновь явится на землю именно в том месте, где погребли Его тело. Появится в пещере как-нибудь на рассвете, а там – трава между камнями, мусор, осквернение. Некому Его там встретить. Все заняты украшением своих храмов. Слепцы. И даже двери наружу Ему никто не откроет, будет стучать в дверь, как сказано в Писании, а на стук придут мусульмане и снова Его убьют. Отложится наступление Царства Божьего еще на тысячи лет. Нет верных, некому приготовить Ему путь, некому встретить в земле обетованной Сына Божьего, принесшего в мир любовь.

– Если бы я был взрослым, я бы всё отдал, чтобы вернуть гробницу, – горячо и искренне воскликнул мальчишка.

Странник быстро взглянул на него и на мгновение прикрыл веки, как будто услышал то, что ждал.

– Я знаю, Стефан, – неожиданно подтвердил он.

Мальчик был готов поклясться, что не называл ему своего имени. Он снова подумал, что ослышался. Впоследствии, заново переживая их встречу, он до мельчайших подробностей воспроизводил в памяти этот миг. Монах смотрел ему прямо в глаза.

– Я всё о тебе знаю. Ведь я ангел, – спокойно и буднично произнес он.

Сказанное прозвучало столь нелепо, что мальчишка решил, что над ним шутят. Но странник и не думал улыбаться. Его усталые серые глаза смотрели проницательно и грустно. К уголку губы прилипла хлебная крошка. Возникла пауза, в которую мгновенно вторглось жужжание пчёл.

– Ангелы такими не бывают, – через несколько мгновений неуверенно произнёс мальчишка.

– Да? – усмехнулся монах. – А какими они бывают?

Стефан в полном изумлении не отрывал от него взгляд. Он видел, как по шее монаха стекает грязный пот, седые волоски на чёрной недельной щетине, его жилистые, загорелые, абсолютно земные руки, истощённый вид и потрёпанную запыленную рясу. В свои одиннадцать лет Стефан ещё верил взрослым, но слишком уж не вязались слова монаха с его внешним обликом.

– Я в человеческом теле, – пожав плечами, спокойно пояснил странник. – Тело хочет есть и спать, замерзает и страдает от ран. Или мне надо было соткаться из воздуха, чтобы ты мне поверил? Ели бы я пришёл к тебе в настоящем обличии, ты бы ослеп. Я искал тебя, Стефан, повсюду искал.

Мальчик открыл рот, но ничего не сказал.

– Скажи, почему ты не дружишь с соседскими детьми? – продолжал монах. – Почему не работаешь в поле вместе со всеми, а служишь пастухом, почему всегда ищешь уединения? Почему смотришь целыми днями на единственную дорогу? Не знаешь? Всё потому, что хоть ты и родился здесь, твоя судьба ждёт тебя совсем в другом месте. Ты избранный, Стефан.

Мальчишка находился в полном смятении. Он не знал, верить собственным ушам или нет. В какой-то момент его взгляд скользнул по рясе монаха, и на подоле с потрёпанными краями он вдруг увидел приставшее к ткани белое перышко. Обычное перышко, размером с полмизинца, но на грязном подоле оно показалось мальчишке неестественно белоснежным. Перышко было не свалявшимся, не мятым, с ровными пушинками, как будто появилось на рясе только что. Если бы монах подцепил его подолом где-нибудь в траве, оно бы имело совсем другой вид. Мальчишка непроизвольно заглянул за спину мужчины, словно ожидал увидеть два бугра скрытых за тканью мощных крыльев, но спина ангела оставалась обычной, человеческой, сутулой.

А затем произошло необъяснимое…

В ярком солнечном свете черты лица монаха как будто потекли, изменились, и в следующую секунду на Стефана смотрел его средний брат Гвидо, умерший год назад от кровохаркания. Может быть, в этом было виновато солнце, напёкшее мальчишке голову; может быть, здесь была игра теней, брошенных пробегавшим по небу облаком; может, это был просто плод разыгравшегося воображения, но мальчишка готов был поклясться, что рядом с ним сейчас сидел его умерший брат, которого он любил больше всех на свете. Произошло что-то невероятное, монах как бы оставался собой – та же щетина, тот же нос, губы, и в то же время его лицо было лицом Гвидо с его глазами, взглядом и характерной чуть грустной улыбкой. Это было настолько явственно, что мальчишка вскрикнул от страха. Видение длилось всего несколько мгновений, затем черты брата исчезли, и перед мальчиком на валуне остался всё тот же странник.

– Я пришёл на землю под видом монаха, чтобы найти тебя, Стефан, – хрипло продолжал он, по-прежнему смотря мальчишке прямо в глаза. – Ты избран, чтобы возглавить новый крестовый поход. Взрослые не смогли освободить гробницу Господню, за них это сделают дети. Ты соберешь детей со всех уголков Франции, и вы отправитесь в путь на Иерусалим – без оружия, без мечей, с одними хоругвями и иконами в руках. Мир вздрогнет от такого небывалого похода. Только вам, безгрешным детям, может открыться святыня. Вы пойдёте по дорогам с именем Господа на устах, и никто не в силах будет вас остановить. Стены Иерусалима падут при вашем приближении, неверные побросают мечи и встанут на колени, вы совершите неслыханное: освободите святыню одной верой, и ты, Стефан из Клуа, подготовишь путь Сыну Божьему, ибо время Второго пришествия близко.

Слова странника загорались и гасли в голове. Какая-то часть сознания запоминала их, но сам Стефан почти ничего не слышал. Замерев с приоткрытым ртом, он переводил взгляд то на прилипшее белое пёрышко, то на лицо монаха, словно ожидая, что оно снова станет другим. Страх, смешанный