Через полгода «напоминалка» сработала, а письма из Соликамска не было. Напомнив о себе еще раз, в марте 2018 года я обнаружил в почтовом ящике увесистый конверт: семьдесят листов копий личного дела Вагнера Александра Богдановича, заключенного Усольлага (стр. 80–90). Я удивлялся, как почтальон смог пропихнуть эту кипу бумаг в щель почтового ящика, и мысленно подсчитывал: на эту переписку у меня ушел без малого год.

Я не сразу понял, насколько редкий и информативный исторический источник у меня в руках. Личное дело заключенного – это «параллельная» документация. Хранящиеся в архивах ФСБ следственные дела посвящены непосредственно «преступлению», они начинались арестом и заканчивались осуждением; а личные дела заключенных начинались с оформления в тюрьме и «шли» вместе с человеком дальше – по местам заключения. Если в лагере он умирал, личное дело передавалось на бессрочное хранение. Если выходил из лагеря живым – личное дело уничтожалось, и в архиве оставалась учетная карточка, где кратко указывались основные анкетные данные и информация о перемещениях заключенного между лагерями, лаготделениями, лагпунктами и командировками.

Присланные копии – очень бледные, отвратительного качества – содержали богатейший материал. Я сразу разделил информацию на две части. Первая – документы, созданные еще в Саратове, в тюрьме № 2. Медицинские заключения, протоколы обысков, уведомления о том, что от заключенного принято заявление, и тому подобное. И здесь же – копия решения Тройки при Управлении НКВД по Саратовской области. Только, в отличие от следственного дела, без закрытых и «замаранных» фамилий.

Рядом с фамилией Александра Вагнера я прочитал: «Лихтнер В.А.». Сделанные по косвенным данным выводы полностью подтвердились.

Вторая часть документов – с места заключения, из Усольлага. В личном деле хранились письма жены осужденного Вагнера, Марии Давыдовны, на имя начальника лагеря. Она писала о том, что ничего не знает о судьбе мужа, не получает от него писем, что деньги, посланные для него, возвращаются. Рассказывала, как сильно он был болен перед арестом, просила свидания с ним. Ответы приходили стандартные – массово отпечатанные типографским способом маленькие карточки, куда от руки вписывали только имя заключенного: «Ваш муж… находится в Усольском исправительно-трудовом лагере, и в свидании с ним Вам отказано». Особенно меня поразил один ответ, где говорилось о том, что «вопрос о свидании рассматривается только по ходатайству самого заключенного, а не родственников». Интересно, много ли было случаев, когда такие ходатайства заключенных приняли и рассмотрели?

В начале срока, в 1939 году, в деле встречаются такие характеристики, данные Александру: «Находится в Булатовском л/п (лагерном пункте. – А.М.), работает в качестве лесоруба, норму выполняет на 101 %». Со временем ситуация меняется: начинается война, Усольлаг голодает, катастрофически возрастает уровень смертности. В следующих характеристиках Александр Богданович значится «кипятильщиком», потом «дневальным». Заключения медицинских комиссий, по результатам которых его допускают к таким работам, – летопись медленного, но неуклонного пути к смерти от истощения и болезней. После «дневального» он становится «дезинфектором», потом «ассенизатором». Инвалид второй группы, [трудоспособность] 40 %, резкая потеря веса, шум в ушах, экзема, шаркающая походка и еще целый букет диагнозов.

В июне 1944 года Александра выписали из Центральной больницы Усольлага НКВД «с улучшением». Категория труда – «инвалид работающий». Звучит как биологическое описание животного или насекомого. Прилагавшаяся к этому заключению рекомендация комиссии поразила меня своим цинизмом и полным отсутствием человечности: «Использовать в качестве швейцара или в КВЧ как скрипача».

Похоже, последней рекомендации в лагере следовали: Александр получал поощрения и благодарности, выглядящие особенно страшно и нелепо на фоне медицинских диагнозов. В марте 1943 года за участие в постановке «Ой, не ходи, Грицо, май на вечерицы» ему объявили благодарность и премировали «предпосылкой». В мае 1945-го – уже почти живой труп – получил благодарность «за хорошую подготовку программы первомайского концерта».

Дальше выводы медкомиссий становятся все безнадежнее, заключение последней: «больной хроник – неизлечим». 20 октября 1945 года в Усольлаге НКВД, ОЛП № I[14], командировке № I[15] был составлен акт о смерти Александра Богдановича, а позже в тот же день в поселке Нижнее Мошево под Соликамском – акт о его погребении. Александра похоронили на кладбище командировки № 1 в поселке Верхнее Мошево, «в могилу размером глубина 1,5 метра, ширина 0,8 метра, длина 2 метра, с насыпью вверх от уровня земли 0,5 метра». Вот такая точность. Вместо номера могильного столбика в акте стоит многоточие.

Сейчас на месте Центральной больницы Усольлага, где провел последние дни перед смертью Александр и недалеко от которой его похоронили, находится Лечебно-исправительное учреждение УТ 889/I7 УФСИН – тубдиспансер УФСИН по Пермскому краю. То есть больница для заключенных, как и семьдесят лет назад. Мое письмо на имя главврача этой больницы осталось без ответа, зато откликнулась жительница поселка Верхнее Мошево – единственная, которую мне удалось найти в «Одноклассниках». Она написала, что живет в поселке давно и все знает про этот район. Кладбище там одно, оно старое, и на нем до сих пор хоронят заключенных. Так что, скорее всего, я знаю примерное место захоронения Александра Богдановича.

Его вдова Мария Давыдовна в одном из писем в органы безопасности упоминает свидетельство о смерти Александра, выданное Саратовским ЗАГС. Дата смерти ее мужа, согласно этому документу, – 1946 год. Но в лагерном акте о смерти, как мне теперь известно, был указан 1945 год. Так я впервые в своей поисковой работе столкнулся с выдачей родственникам официального документа с фальшивыми данными о смерти. Позже их встретится множество.

Еще одной находкой в личном деле стала следственная фотография Александра. Обнаружив ее бледную ксерокопию, я написал очередной запрос: прошу выслать оригинал. Я уже знал, что как родственник репрессированного имею право на получение сохранившихся в делах фотографий, личной переписки и документов. Через полтора месяца я держал в руках последнее прижизненное фото Александра Богдановича Вагнера – поволжского немца, учителя и музыканта, заключенного Усольлага.

1 Похороны матери Доротеи Вагнер. Слева направо: сестра Елизавета, братья – Александр, Эмануил и Вольдемар. Рейнгардт, 1928 год.

2 В верхнем ряду слева направо: братья – Александр, Вольдемар и муж сестры Тимофей Ермаков.

В нижнем ряду слева направо: брат Эмануил, жена брата Александра – Мария, мать – Доротея, предположительно, ребенок Ермаковых и сестра Елизавета.

3 Жены репрессированных братьев: Паулина – жена Вольдемара, Гермина – жена Эмануила, Мария – жена Александра.

4 Школа в Красном Яру. 1928/1929 год. Фото